собой. В таком виде во всем свете меня знают только три человека: два верных друга, о которых речь будет ниже, и одна женщина, о которой я рассказывал только час тому назад.
Отец Планта и Жандрон так вопросительно поглядели на него, что сыщик продолжал:
— Что ж поделаешь? Такого, каким вы меня сейчас видите, меня поклялись убить семь самых страшных преступников во Франции. Я их схватил, и они поклялись — а такие люди всегда держат клятву, — что я умру от их руки. Четверо из них сейчас на каторжных работах на Кайенн, один в Бресте. Я получаю о них известия. А где другие два? Я потерял их из виду. Кто знает, может быть, один из них подстерегает меня здесь, или на обратном пути мне распорют кинжалом живот. К счастью, я принял меры. Я не боюсь никого. Уже пятнадцать лет, как я служу в тайной полиции, и решительно никто не знает моего настоящего лица и даже цвета моих волос…
Робело стало неудобно в кресле, и он попробовал было пошевелиться.
— Вставай! — обратился к нему Лекок, изменив сразу тон. — Вставай сейчас же и говори нам, что ты делал в саду?
— Но вы ранены! — воскликнул мировой судья, заметив струйку крови, струящуюся по манишке сыщика.
— Это ерунда! — отвечал Лекок. — Царапина! Этот дуралей хотел поиграть очень острым ножом…
Мировой судья стал настаивать, и только когда доктор подтвердил, что это действительно пустяки, он обратился к знахарю:
— Ну-с, Робело, что вы делали у меня в саду?
Негодяй не отвечал.
— Имейте в виду, — продолжал отец Планта, — что ваше молчание убедит нас в том, что вы пришли сюда с нечистыми намерениями.
Но напрасно Планта расточал свое красноречие. Костоправ отворачивался и хранил молчание.
Тогда Жандрон решил сам поговорить с ним, надеясь, что окажет влияние на своего бывшего служащего.
— Отвечай, — обратился он к нему. — Что привело тебя сюда?
— Хотелось украсть, — отвечал Робело.
— Украсть!.. Что?
— Не знаю.
— Без определенной цели не перелезают через забор и не рискуют оказаться в тюрьме.
— В таком случае я хотел…
Он остановился.
— Что? Говори!
— Украсть из оранжереи редкие цветы.
— Уж не ножом ли? — воскликнул Лекок.
Знахарь бросил на него ужасный взгляд.
— Пожалуйста, не смотри на меня так, — продолжал Лекок. — Не очень-то я испугался! И не говори вздора. Нас, брат, не проведешь! Предупреждаю тебя об этом!
— Я хотел украсть горшки с цветами, — проворчал Робело, — и продать их.
— Да не мели же ты ерунды! — воскликнул сыщик, пожав плечами. — Ты такой богатый человек, владелец такой превосходной земли — и вдруг воровать горшки с цветами! Все это вздор. Сегодня вечером мы тебя вывернули, как перчатку, вот ты и хотел скрыть свой секрет, который стал тебя ужасно мучить. Ты и пришел сюда с целью помешать его распространению. Ты ведь лукав! Подумал, что отец Планта еще не успел никому рассказать того, что было, и пришел сюда с гениальным проектом помешать ему навсегда говорить об этом.
Костоправ попытался возразить.
— Молчи! — крикнул на него Лекок. — А твой кинжал?
Во время этого допроса отец Планта о чем-то размышлял.
— Кажется, я слишком рано начал с ним разговор? — спросил он.
— Почему? — отвечал агент тайной полиции. — Я искал для господина Домини доказательств, мы представим ему этого молодца; и если он этим не удовлетворится, то больше уже ничего невозможно предпринять.
— Что же мы будем делать с этим негодяем?
— Хорошо бы, чтобы у вас дома нашлось местечко, куда можно было бы его запереть. Если же не найдется, то я его свяжу.
— Найдется, — отвечал мировой судья. — Есть одна кладовая.
— А она надежная?
— Три стены совершенно глухие, из камня, а четвертая выходит сюда и запирается двойной дверью. Ни окон, ни других отверстий — ничего нет.
Отец Планта отпер кладовую, в которую сваливались старые книги, журналы и газеты.
— Да здесь отлично! — воскликнул сыщик. — Ты здесь будешь маленьким царьком!
И без всяких церемоний он втолкнул туда костоправа. Робело не сопротивлялся и только попросил себе воды и свечку. Ему подали туда графин и стакан.
— А что касается огня, — обратился к нему Лекок, — то посидишь там и без него. Мы ведь тоже не в игрушки играем!
Когда дверь в кладовую была закрыта на замок, отец Планта протянул сыщику руку.
— Господин Лекок, — обратился он к нему взволнованным голосом, — вы спасли мне жизнь, рискуя своей. Но я не благодарю вас. Я надеюсь, что настанет день, когда и я…
Сыщик не дал ему договорить.
— Спасти человеку жизнь, — сказал он, — еще не значит оказать ему услугу. Вы можете отблагодарить меня впоследствии, когда я буду иметь право на вашу благодарность.
Жандрон также сердечно пожал ему руку.
— Позвольте и мне, — сказал он, — выразить свое удивление.
Лекок скромно ответил ему поклоном.
— А тем временем, — сказал он, — я еще не вполне удовлетворен. Конечно, виновность Тремореля не подлежит больше сомнению. Но каковы причины всей этой драмы? Чем он был доведен до необходимости отделаться от жены и обставить дело так, чтобы все подумали, что и он сам также убит?
— А разве нельзя предположить, — возразил доктор, — что ему надоела госпожа Треморель и что он избавился от нее ради другой, более любимой, даже до сумасшествия любимой женщины?
Лекок покачал головой.
— Из-за того, — ответил он, — что любят другую женщину, жен своих не убивают. Бросают жен и сходятся с любовницами — вот и все.
— А если жена богата? — продолжал настаивать доктор.
— Треморель сам имел деньги, — ответил сыщик. — Он мог что угодно покупать, продавать, закладывать, обращать в деньги, играть на бирже… Своя рука владыка.
Доктор не нашелся что ответить. Лекок вопросительно посмотрел на отца Планта.
— Я чувствую, — сказал он, — что только в прошлом необходимо искать причину и мотивы этого убийства. Какое-то преступление навеки связало графа с графиней, и только смерть одного из них могла предоставить свободу другому. Это преступление я подозревал с первого же взгляда, я видел его каждую минуту, начиная с нынешнего утра, и этот человек, Робело, костоправ, который пришел сюда, чтобы убедить нас в нем, и который хотел убить господина судью, — он тоже главное действующее лицо или же соучастник этого преступления.
Последние слова сыщика подтолкнули доктора, и он воскликнул:
— Это Соврези!..
— Да, — ответил Лекок, — да, Соврези!.. И бумага, разыскиваемая злодеем с такой настойчивостью, это письмо, ради которого он пренебрегал даже своей жизнью, должно содержать в себе неоспоримые доказательства преступления.
Несмотря на многозначительные взгляды и прямые намеки на то, что пора говорить, старый судья
