Маренн.
— Прикажу. Но прежде, — Ваген сделал многозначительную паузу, — позвольте занять Ваше внимание, фрау. Еще один очень важный для Вас момент — ради чего, собственно, и звонил обергруппенфюрер, — Ваген намеренно выделил последнее высказывание.
Маренн пожала плечами.
— А в чем дело?
— Сейчас узнаете, — Ваген встал и подошел к сейфу. Открыв его, достал какую-то пайку, затем снова вернулся за рабочий стол и протянул папку Маренн. — Вот, возьмите, — предложил он.
— Что это? — недоуменно спросила Маренн. — Что в этой папке? — она взяла ее в руки.
— Досье на Вас, — просто объяснил Ваген. — Все Ваши документы, подтверждающие, я подчеркиваю, в подлиннике, что все эти годы, семь лет, Вы содержались как заключенная в нашем лагере. — Поймав ее ошеломленный взгляд, он скрыл улыбку и продолжил: — Все это время, фрау Ким, я согласно специальному приказу из Берлина добросовестно вел ваше дело. Здесь есть отметки даже о Ваших проступках и наказаниях за них; учитывая Ваш характер, который я хорошо помню, их немало, и того и другого, — он усмехнулся, — В 43 году здесь отмечена смерть Вашего сына, — Маренн вздрогнула. — Да, да, фрау Сэтерлэнд, — подтвердил Ваген. — Я все знаю. Для Вас это неоценимый документ. Он всегда и при любой проверки подтвердит, что Вы совершенно чисты перед союзниками, и даст Вам возможность жить спокойно после войны. Вы еще будете считаться героиней Сопротивления — протестов против насилия и жестокости с Вашей стороны в этой папке записано достаточно, да Вы и были такой на самом деле, — он тихо засмеялся. — Так что, видите, и Ваген кое на что сгодился… — бывший охранник помолчал, затянувшись сигаретой, потом добавил — голос его смягчился:
— Я бы мог, конечно быть не таким пунктуальным, но, как я сказал, на меня произвела большое впечатление наша встреча в «Доме летчиков» и то, что Вы не предъявили мне никаких счетов. Вы могли уничтожить меня одним словом. Но не сделали этого. И тогда я решил Вас отблагодарить. Документ, который Вы держите, фрау Ким, — кристальной чистоты и достоверности. Он гарантирует безопасность Вам и Вашей дочери на долгие годы.
Последних отметок я не делал, — он указал на пустую страницу, мелькнувшую перед глазами Маренн, когда она перелистывала папку. — Обергруппенфюрер мне сказал, что в Берлине сами решат, как лучше поставить финальную точку, в зависимости от обстоятельств. Поэтому я сейчас вручаю Вам этот документ, договоритесь там, с Мюллером, как правдоподобнее: освобождена союзниками или эвакуирована. У них там есть разные печати, в том числе и союзнические. От себя скажу: я мало что знаю о Вашей деятельности, но то, что я слышал в Берлине, не раз заставляло меня стыдится, как я относился к Вам. Простите меня, фрау Ким. А все, что прочтете в папке, выучите наизусть, советую.
Стараясь унять нервную дрожь, охватившую ее, Маренн еще раз с трепетом просмотрела старательно исписанные почерком Вагена страницы. Затем подняла на штурмбаннфюрера глаза — в них блеснули слезы.
— Спасибо, — взволнованно поблагодарила она.
Поднявшись из-за стола, бывший охранник протянул ей руку.
— Не держите зла, фрау Ким…
Маренн тоже встала и, прижимая папку с документами к груди, ответила на его рукопожатие.
— А теперь давайте приказ рейхсфюрера, — деловито попросил Ваген. — Хоть я и знаю содержание, но все должно быть по форме.
Заключенных лагеря N OZ42 под проливным дождем выводили из бараков и грузили в машины, чтобы везти в Нейгамм, который вот-вот должен были освободить англо-американцы. От людей не скрывали, что их везут не навстречу смерти, которую они ожидали постоянно в последние дни, а навстречу свободе. Повсюду слышалась разноязыкая речь. Больным тут же оказывалась медицинская помощь.
Как ни странно, в лагере оказалось много французов. Маренн говорила с ними на родном языке. Многие искренне удивлялись, как хорошо говорит по-французски эта немка. Услышав родную речь, к Маренн подбежала девушка, француженка.
— Скажите, — спросила она, — я — дочь генерала Жиро. Он начинал служить под командованием Фоша. Мы с мамой хотели бы знать, кого нам благодарить за освобождение?
— Бригадефюрера Шелленберга, — автоматически ответила Маренн, но, спохватившись, добавила: — Германию, Германию, конечно же…
Но вот машины уже готовы — можно отъезжать. Прощаясь с Вагеном, Маренн еще раз поблагодарила его за помощь.
— Спасибо. Я думала, наша встреча выйдет иной. Признаюсь, она сильно взволновала меня, — и поинтересовалась:
— Куда Вы теперь? У Вас есть назначение?
— Нет, какие теперь назначения, — махнул он рукой, — здесь дел еще много: надо заняться архивом, а там… — бывший охранник присвистнул, — там обергруппенфюрер скажет, куда. Желаю Вам удачи, фрау Сэтерлэнд. Прощайте. Наверное, уже не увидимся…
— Я не люблю прощаться, — ответила она. — До свидания.
Единственным лагерем в списке Маренн на эвакуацию заключенных, который пропустили из-за сопротивления Кальтенбруннера, оказался лагерь смерти Заксенхаузен. Увы, здесь приказ Гиммлера вызвал бурю возмущения у лагерной администрации, и они не собирались выполнять его беспрекословно.
Однако Маренн решила снова отправиться туда — огромное количество заключенных, содержащихся в лагере, заставляло ее проявить настойчивость.
Когда представитель Международного Красного Креста попросил передать узников под его опеку, комендант лагеря отказался, сославшись на имеющиеся у него циркуляры иного содержания. Более того, на этот раз он перешел от словесных угроз к делу.
Почти сорок тысяч заключенных выгнали из бараков, построили в колонны и под крики и ругань охраны погнали на северо-запад. Тех же, кто не мог идти, пристреливали и сбрасывали в канавы.
Увидев, что происходит, Маренн срочно связалась с Берлином. Но даже путем прямого нажима на Кальтенбруннера остановить бойню не удалось. Обергруппенфюрер требовал, чтобы его указания выполнялись неукоснительно.
Маренн в отчаянии пыталась переубедить коменданта лагеря, осознавая, что все ее потуги обречены на провал, когда из Фриденталя, находившегося недалеко от Заксенхаузена, в лагерь приехал штандартенфюрер СС Скорцени со своей охраной.
В первую очередь Скорцени интересовался эвакуацией засекреченных блоков лагеря, осуществлявшейся специальными подразделениями из Берлина — там как раз находилась лаборатория по изготовлению фальшивых денег, но об этом не знал даже сам начальник Заксенхаузена.
Скорцени был крайне удивлен, увидев в кабинете коменданта Маренн. Когда он вошел, она сначала обрадовалась, затем смутилась, — ведь штандартенфюрер ничего не знал о ее миссии. Постаравшись скрыть недоумение, Скорцени быстро понял, в чем дело, и, позвонив по телефону Кальтенбруннеру, вскоре нашел компромиссное решение: часть узников, включая тяжелобольных, будут переданы представителю Красного Креста, как только специальные команды закончат эвакуацию секретных блоков.
— А остальные? — не успокаивалась Маренн. — Как же остальные? В газовку?
— А остальные — позже, фрау, позже, — Скорцени весьма выразительно посмотрел на нее. — У Красного Креста транспорта не хватит всех сразу везти. Успокойтесь, — и крепко сжал ее руку. — Никто в газовку не пойдет. Всех освободят.
Маренн опустилась на стул — силы вмиг покинули ее. К ней подбежал Айстофель и, радостно повизгивая, положил морду на колени. Слабо улыбнувшись, Маренн погладила пса…
Осада Вены
К началу апреля 1945 года русские армии, разгромив окруженную под Будапештом немецкую
