собственному народу, к самим себе.
Цепляясь за жизнь и ее блага, они не любили жизнь. Смерть, разрушение и упадок подсознательно влекли их больше, чем приумножение и развитие бытия. Душить, подавлять, уничтожать все цветущее и живое — вот что приносило им истинное удовлетворение, они как бы мстили жизни за все, что она им в свое время, по их мнению, недодала. Конечно, такое восприятие действительности, с точки зрения Маренн, являлось настоящим извращением, заставляющим этих людей, а вместе с ними и ведомую ими нацию, стремиться к разрушению.
Безусловно, личность Гитлера привлекала особое внимание и стояла особняком. Единственным человеком в Третьем рейхе, с которым Маренн когда бы то ни было откровенно говорила о фюрере и фашизме, был Вальтер Шелленберг.
Как-то прогуливаясь с ней по лесу в окрестностях Гедесберга, подальше от виллы, где могли быть установлены прослушивающие устройства, бригадефюрер признался ей, что уже в конце 1942 года пытался привлечь Гиммлера к поддержке тайного плана заключения сепаратного мира с Западом ценой, если это будет необходимо, отстранения Гитлера от власти.
Один из представителей Гиммлера даже встречался в Стокгольме с английскими и американскими посланцами с целью организовать мирные переговоры, а затем отправился в Берн для личной встречи с помощником Аллена Даллеса, представителя Управления стратегических служб США в Швейцарии. Но информация о заговоре дошла до Гитлера.
Вызванный к фюреру, Гиммлер поклялся в своей невиновности и беззаветной преданности. Однако Шелленберг продолжал контакты с американскими военными — на свой страх и риск, — в надежде достигнуть компромисса и спасти Германию от разгрома.
Вальтер знал Гитлера лично, работал с ним, и ему были известны многочисленные подробности повседневной жизни вождя. Шелленберг считал фюрера человеком, познания которого одновременно поражали полнотой, оставаясь при том целиком дилетантскими.
Гитлер обладал высокоразвитой политической интуицией и был абсолютно лишен угрызений совести. Им руководили необъяснимые понятия, почти галлюцинации. Но основополагающими мотивами всех его поступков, по мнению Шелленберга, являлось две страсти: ненасытное стремление к известности и власти в сочетании с изощрен ной жестокостью, которой он подкреплял свою молниеносную реакцию, энергию и решимость, уверенность в исключительной избранности своей исторической миссии, сдобренные расовой нетерпимостью, эмоциональная сила которой глубоко содержалась в его характере.
Гитлер не верил ни в Бога, ни в загробный мир. Он верил только в кровную связь между поколениями, сменявшими друг друга, и в какое-то туманное понятие о судьбе и про видении. Он наслаждался экстазом силы. Напряженный стиль его руководства и притягательная сила личности создавали впечатление о незаурядном уме и эрудиции.
На деле же он обладал исключительным даром диалектика, что помогало ему выходить победителем в спорах с самыми авторитетными специалистами по любому вопросу.
Маренн встречалась с фюрером исключительно в официальной обстановке: на приемах, собраниях, торжественных обедах, где она, как правило, присутствовала в качестве близкой подруги любимца Гитлера оберштурмбаннфюрера СС Отто Скорцени. За годы работы в Шарите ее ни разу не вызвали к фюреру как специалиста, даже для консультации.
Возможно, фюрер не доверял ее мнению. А может быть, это являлось результатом интриг в окружении Гитлера, и в частности его личных врачей Брандта и Мореля, которые пользовались исключительным правом врачевать «отца нации». Только один раз Гитлер послал за фрау Сэтерлэнд. Это случилось, когда доведенная до отчаяния невниманием фюрера Ева Браун пыталась покончить с собой.
Тогда Гитлер распорядился пригласить Маренн, так как считал, что женщина-психиатр лучше справится с исцелением души его возлюбленной.
От профессора де Криниса, который как один из самых уважаемых психиатров нередко принимал участие в осмотрах Гитлера, Маренн знала, что у фюрера обнаружились симптомы болезни Паркинсона. Однако видя, в какое вакханальное бешенство вгоняет себя вождь во время публичных выступлений, дабы не ослабевал его личный магнетизм и воздействие на массы, а также наблюдая фюрера во время официальных мероприятий, Маренн всерьез полагала, что подобные посягательства на нервную систему не прошли даром — у фюрера наступило хроническое перерождение нервной системы.
Маренн было известно, что явные противоречия в поведении фюрера еще в 1938 году побудили Фрейда, обосновавшегося в Англии, назвать его просто сумасшедшим. Действительно, Гитлер был очень переменчив, лицемерен — он был способен одновременно впадать в дикие припадки гнева и самые фантасмагорические амбиции. И тут же с добродушным видом любоваться красотами природы и обсуждать весьма разумные пути развития человеческой цивилизации.
Бывало, стоя перед картой, он в порыве бешенства свергал нации и континенты, а иногда мечтал посвятить себя сооружению величественных памятников. Со светлой грустью размышляла Маренн о коротком и как всегда точном определении Фрейда. «Гитлер — австриец и многие годы жил в большой бедности. Когда он пришел к власти, это ударило ему в голову», — так сказал отец психоанализа о нацистском диктаторе.
Увы, Фрейд мог наблюдать своего потенциального пациента только издалека, из-за Ла-Манша. Но его ученице, имевшей возможность общаться с Гитлером в непосредственном контакте, фюрер представлялся отнюдь не мистической фигурой. Это был физически слабый человек, отличительной чертой облика которого являлся хорошо отрепетированный, рассчитанный на публику мечтательный взгляд провидца.
Гитлер-диктатор представлялся Маренн двойником реального Гитлера-человека, который намеренно прячется, чтобы не мешать работе отлаженного механизма. Гитлер не чуждался психологии — он тонко рассчитывал свои ходы, используя последние достижения медицинской науки для воздействия на массы.
Так, например, митинги он предпочитал проводить по вечерам, когда уставший мозг людей имеет слабую силу сопротивления, и оратору, который еще в полной мере обладает сильной волей, легче удается покорить и увлечь за собой массы.
Идеи фюрера не призывали ни к активной мысли, ни к активным чувствам. Они были похожи на пилюли, которые и возбуждали и усыпляли. Их формулировали на потребу публике, и они помогали каждому человеку облегчить угрызения совести верой в то, что он действует ради чего-то, но видимому благого и желательного, но ответственность за это сам не несет.
Секрет личности Гитлера и его способности заставить склониться перед собой народ заключался отнюдь не в его даре провидца. Успех ему приносило то, что Гитлер пел чисто тевтонскую песню, которая в данный исторический период более всего отвечала настроениям немцев.
Обергруппенфюрер СС Генрих Мюллер нервно ходил из угла в угол по камере.
— Вы, вот вы! — прикрикнул он на одного из своих подчиненных, застывших в ожидании указаний, — убирайтесь отсюда вовсе и постарайтесь, там, за дверью, что бы фрау Сэтерлэнд никто не мешал. Выполняйте! И где, в конце концов, магнитофон? Разберитесь!
Когда гауптштурмфюрер вышел, Мюллер устало вытер платком пот со лба.
— Ну и денек, — вздохнул он, поворачиваясь к Маренн, — то Эльза звонит как угорелая, тараторит, что я над тобой издеваюсь…
— А ты считаешь, что нет? —спросила Маренн, подходя к нему.
— Брось ты, Ким, — Мюллер махнул рукой, — все мы люди подневольные. Нам приказали — мы делаем. Выдерживаем линию партии, так сказать. Думаешь, мне охота? — Маренн с сомнением посмотрела на обергруппенфюрера и тихо заметила:
— Значит, она просто ревнует.
От неожиданности Мюллер расхохотался.
— Умеешь ты ввернуть что-нибудь этакое, — сказал он. — Впрочем, если бы не Скорцени, — он ухмыльнулся, — и этот твой красавчик шеф, интеллектуалы хреновы. Столько книжек прочли, подумать страшно, — все у них по книжкам. Эти вон тоже книжки читали, — Мюллер указал на арестованного. — И где теперь они. А? Будут тут все диктовать! Кальтенбруннер, Эльза Аккерман… От того, что у нее попка мягкая, считает себя вправе меня учить.
Мюллер снова зашагал по камере. Потом взглянул на генерала.
