на нее. В его взгляде она читала с трудом сдерживаемое удивление и любопытство.
— Кто Вы? — спросил он у пленной немки. — У вас есть документы? Ausweis?
И тут Маренн сообразила, что перед ней — обыкновенный войсковой служака, который совершенно не искушен в методах допроса и обращения с военнопленными: ведь он даже не обыскал ее. Впрочем, документы она оставила с Ральфом, гак что все равно. Похлопав себя по карманам, Маренн виновато улыбнулась.
— Nein. Ich habe kein ausweis… Zigaretten erst… — она достала из нагрудного кармана пачку «Мальборо» и зажигалку.
— Eine Zigarette, Herr Major? — кокетливо предложила она капитану.
— Капитан, — поправил он мрачно, — гауптман. — Но сигарету взял.
— Entschuldigung, — извинилась Маренн. — Herr Hauptmann. Darf ich rauchen?
— Раухен, раухен, — разрешил капитан, закуривая сам и давая прикурить ей. Маренн расстегнула китель на груди.
— Es ist warm, — с улыбкой заметила она.
— Тьфу ты, черт, — вдруг зло выругался капитан.
Маренн недоуменно взглянула на него.
— И что мне теперь с тобой делать! — капитан встал и нервно заходил по комнате. — Документов у тебя нет, как зовут — неизвестно. По-русски ни черта не понимаешь. Откуда ты только свалилась, такая… — он остановился, окидывая Маренн взглядом. Немка сидела, легкомысленно покачивая ногой в элегантном лакированном сапоге, курила сигарету и с удивлением смотрела на него.
— Verstehe nicht, — непонимающе пожала плечами немка, когда капитан сделал паузу.
Конечно, офицер видел, что она молода и очень красива. Еще как — вся такая тонкая, изысканная. Под белой форменной рубашкой — кружевное белье. Волосы темные, красивого красноватого оттенка, коса толщиной в руку уложена венком вокруг головы. Глаза зеленющие, блестящие — так и манят. Талия тонкая у нее, ноги длинные, стройные. Форменные брюки сидят на ней как влитые. Вся утянутая, а грудь… грудь так и выпирает под ремнями. Эх, девулька, такую грудь ремнями перепоясала. Духи у нее! От аромата сразу кругом несется голова — давно забытые детали из безвозвратно далекой, довоенной жизни.
Впрочем, у себя на Смоленщине капитан и не встречал никогда таких красавиц — только в Москве однажды видел, когда на сельскохозяйственную выставку с колхозной свиньей приезжал. Вот в витрине ГУМа улыбалась такая же — на картинке.
— Ты ведь из Берлина, небось? — спросил, снова усаживаясь напротив нее. — У нас тут в прифронтовой полосе таких не встретишь.
— Verstehe nicht, — развела руками немка.
— Ферштейн, ферштейн, — передразнил ее капитан. — Берлин, спрашиваю?
— Berlin? — удивленно приподняла брови немка.
— Берлин, — подтвердил капитан, разглядывая ее. — Красивая ты, сучка фашистская. Хотел бы я знать, кто там в вашем рейхе твой мужик. Сам Адольф Гитлер, небось…
— Hitler? — снова удивилась немка. — Verstehe nicht, — извиняюще улыбнулась она.
— Я говорю, совсем ваш Гитлер спятил: таких баб на фронт посылать. Видать, приперло его крепко после Курска, раз мужиков не хватает.
И вдруг схватив ее за руку, притянул к себе:
— А ну скажи, — глухо произнес он. Грубоватые черты лица исказились яростью:
— Что Вам у нас надо было? Что Вам там, у себя в Европах, не хватает, в духах, в кружевах, да с такими отличными сигаретами, черт бы их подрал. Что тебе понадобилось у нас, мать твою, мужика русского захотелось? Свои надушенные надоели? Вонючего медведя подавай, да еще даром… — он отбросил ее снова на скамейку и продолжал все так же зло: — Видал я ваших офицеров… Лощеные, холеные, как ты — господа. С лошадками, с собачками, в моноклях и в пенсне, едят с салфеточкой, с ножичком и вилочкой, по два часа один кусочек пережевывают. А мы у нас в деревне Кривки… — он прервал свою речь так же неожиданно, как и начал. — Да ладно… Мы под Сталинградом-то спесь согнали с них. Забыли они про свой этикет поганый, конину жрали. Так что: «Вставай, страна огромная!» Ясно?
Немка слегка склонила голову набок и внимательно смотрела на капитана — испуга в ее глазах не замечалось.
— Чего смотришь? — спросил он недовольно. — Глазами-то красивыми, зелеными… Не понимаешь ведь ничего. Или понимаешь? То-то. Это ты понимаешь, эсэсовская подстилка, — он стукнул ладонью по столу, да так, что его фуражка, лежащая рядом, подскочила.
— Ладно, — заключил капитан, — посидишь до утра в сарае. Я доложу кому следует. Пусть приедут, разберутся с тобой. Ты, видать, при чинах больших, погон вон какой нацепила, за что дали-то? Наверняка из столицы. Много знаешь, поди… О тамошних мужиках… Ну, кому надо — те допросят про все. А пока… Васюков! — крикнул он, подойдя к окну. — Запри дамочку в сарае. Дай поесть чего-нибудь. И охрану поставь.
— Слушаюсь, товарищ капитан, — прогремел рядом с домом голос рядового. Капитан поморщился.
— Потише, не ори так, — предупредил он, а потом добавил: — После свяжись с командиром батальона, мне посоветоваться с ним надо.
— Слушаюсь, товарищ капитан, — повторил Васюков почти шепотом. И зайдя в дом, стукнул Маренн по плечу — несильно, но она едва сдержалась, чтоб не вскрикнуть.
— Пошли, дура ты немецкая. В мундирчике… — от презрения Васюков даже сплюнул.
— Ты там поосторожней, Васюков, — напомнил ему капитан, — с применением силы-то. Ею разведка заниматься будет, имей в виду.
— Виноват, товарищ капитан, — ответив Васюков вяло. — Хлипкая, заметил уж.
— Не то что твоя Варвара с кухни, — подсказал сзади кто-то из солдат. — Та как оглоблю возьмет от телеги, да по спине, кому попадет…
— Чего-чего? А ну повтори! Не слышал я! — Васюков подбоченился и повернулся к обидчику, но того уже след простыл.
— Отставить! — прекратил перебранку капитан. — Иди, Васюков. Занимайся делом.
— Слушаюсь, товарищ капитан, — нехотя ответил тот, но Маренн заметила — кулаки у него чесались.
Маренн отвели в сарай и заперли на засов. Вечерело. Присев на подгнившее от сырости сено, Маренн размышляла, оценивая ситуацию: конечно, судя по всему, капитан догадался, что она не из полевых частей. Она — из Берлина. Недаром он несколько раз повторил название германской столицы. «Что ж, догадаться не трудно, — Маренн усмехнулась, осматривая себя, — знать бы, что попадешь к капитану в гости, так оделась бы скромнее. И язык подучила — не помешало бы».
Она свободно владела пятью иностранными языками, не считая тех, на которых говорили народы, входившие до восемнадцатого года в состав Австрийской империи — знать их считалось обязательным для каждого члена императорской семьи. А вот русского она выучить не догадалась — не рассчитывала никогда пожить в России.
Как она поняла, капитан не собирался допрашивать ее всерьез. Догадавшись, что она — «важная птица» из Берлина, он, скорее всего, доложит про нее начальству и будет ждать, когда пришлют кого- нибудь из разведки, например.
Интересно, где располагается их начальство, далеко ли? Сколько им ехать? Может быть, ночью они не поедут, отложат до утра. Пока сообщат кому следует, пока решат… Впрочем, рассчитывать на это нельзя — надо выбираться как можно скорее.
Маренн внимательно осмотрела сарай — ветхое сооружение. Когда окончательно стемнеет и все улягутся, можно попробовать проковырять здесь какую-нибудь дыру или оторвать доску… Вот только часовой, как назло… Все ходит и ходит вокруг. Но с одним она вполне может справиться. Только бы остальные затихли. А пока все бегают туда-сюда, галдят…
Стемнело. Прильнув к щели между досками, Маренн видела, что русские солдаты ушли в дом, зажгли свет в хате — сели ужинать. На улице остался только часовой.
Воспользовавшись моментом, Маренн начала осторожно трогать доски сарая — какая держится
