очевидно, гораздо больше, чем он нужен ей. И он сделал ей предложение.
Боже милосердный, что эта женщина от него хочет? Может быть, ей нужно, чтобы он умолял полюбить его? Он этого не сделает, потому что ему нечего дать взамен. А вдруг ей действительно нужно только удовольствие, которое может дать его тело? Какую злую шутку сыграла бы с ним судьба!
Эллиот вынул из портсигара манильскую сигару и, прикурив ее от лампы, стоящей на боковом столике, глубоко затянулся. За окном по-прежнему лил дождь. Ветер резкими порывами гнул верхушки вековых деревьев в саду, кружился вихрем вокруг замка и жалобно стонал в каминных трубах. Эллиот присел на подоконник, глядя в темноту. Зигзаг молнии, прорезав небо, озарил все вокруг. Последовавший раскат грома гулко отразился от стен башни.
Проблема заключалась не в Эванджелине, вдруг понял он, проблема была в нем самом.
Чего он хочет? Конечно, он хочет жениться на ней. Он отчетливо осознал это, увидев, как этот проклятый Ленотр прикоснулся к Эви. Возможно, он сошел с ума, но ему хотелось, чтобы Эванджелина Стоун стала его маркизой. Чтобы она родила ему детей и вообще чтобы выполняла все, что традиционно требуется от жены. Например, поддерживала его в болезни и в здравии. Более того, Эллиот хотел дать то же самое ей, потому что она всего этого заслуживала. Тем не менее следовало напомнить себе, что ему не впервой хотелось предложить и получить все эти приятные вещи. Эллиот заставил себя вспомнить горькую правду.
Любит ли он Эванджелину? Наверное, нет, потому что он был уверен, что утратил способность любить много лет назад. Будучи наивным, неопытным юнцом, он любил Сесили. А потом был вынужден с корнем выкорчевать из сердца эту любовь. Последние десять лет его жизни показали, что он полностью освободился от этого чувства. Он вспомнил свое ощущение, когда держал Эванджелину в своих объятиях, и удивлялся тому, что смог допустить такое. Почему после стольких лет жизни, не отягощенной соблюдением моральных принципов, его, погрязшего в грехах, с такой силой потянуло к этой девушке? Почему он был готов хитрить и обманывать, лишь бы заполучить ее? Разве при этом его очерствевшее сердце не обливалось кровью? Обливалось. Но он продолжал хитрить и обманывать, потому что, видимо, был не способен измениться.
Чувство, похожее на отчаяние, заставляло его с готовностью взять ее невинность, сознавая при этом, что, кроме этого, ей, наверное, больше и дать ему нечего. Это уже не любовь, а кое-что посерьезнее. Чувство, которое он испытывал к Эванджелине, в корне отличалось от того, что вызывала некогда его давно позабытая невеста.
Неужели то, что он испытывал к Сесили, и было настоящей любовью?
Наверное, нет. Ее преднамеренный обман, несомненно, развеял его юношеские мечты и заставил очерстветь его сердце. Боль прошла, сменившись жаждой мести, причем не только по отношению к ее любовнику, но и ко всему бомонду, который сначала потешался над ним, потом шептался за его спиной, а затем стал относиться к нему с презрением.
И никто — даже Хью, который не мог не видеть того, что происходило, — не потрудился объяснить ему, что Сесили Форсайт — всего лишь бессовестная кокетка. Она не стеснялась в средствах, охотясь за богатым мужем, и с этой целью даже забеременела от лорда Крэнема, хотя ее ожидания и не оправдались. Теперь-то Эллиот понимал, что, к тому времени как он, наивный и неопытный, приехал в Лондон, светское общество уже с трудом выносило Сесили. Только из уважения к ее некрасивой, но знатного происхождения тетушке, которая, благодаря богатому приданому, вышла замуж за увязшего по уши в долгах барона, пользующегося сомнительной репутацией, общество кое-как терпело Сесили. Тем более что ни для кого не было секретом, что леди Хауэлл, как и все, с трудом выносила племянницу своего супруга.
Однако если расторжение помолвки было дурным сном, то смерть Сесили обернулась настоящим кошмаром. После того как Эллиот отказался жениться на своей невесте, поползли слухи о том, что племянница лорда Хауэлла уехала в деревню залечивать разбитое сердце, с которым жестоко обошелся заносчивый маркиз Рэннок. Лондонские сплетники обожали приукрасить подробностями любой скандал, и Эллиот знал, что его настойчивые попытки убить Годфри Мура только подливали масла в огонь.
К тому времени как Эллиот приехал в Лондон после похорон отца, беременность Сесили уже нельзя было скрыть, но этот факт не помешал светскому обществу обвинить его в том, что он бросил беременную невесту. Как случилось, что Сесили умерла менее чем через месяц после этого, Эллиот не знал. Ее нашли в какой-то квартире умершей от потери крови. Поговаривали, что Сесили безуспешно пыталась избавиться от ребенка, и Эллиот не сомневался, что так оно и было.
Напрасно разъяренный сэр Хью убеждал всех, что любому, кто умеет считать, должно быть ясно, что Эллиот пробыл в Лондоне слишком короткое время и не мог оставить девицу с таким большим сроком беременности. После ее смерти зловещие слухи не прекратились, подогреваемые тем, что Эллиот не желал их опровергать и вел себя заносчиво и презрительно.
Ветер снова сменил направление, и дождь барабанил теперь по стене башни. Заметив, что рукав пиджака стал мокрым, Эллиот вышвырнул недокуренную сигару и закрыл окно. Вдруг почувствовав себя очень уставшим, он взглянул на часы; половина двенадцатого. Эванджелина не придет. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как они стояли обнявшись на террасе. В доме давно все спали. Интересно, что бы он стал делать, если бы Эванджелина приняла его предложение выйти за него замуж? Надеяться, что она не обратит внимания на его имя и фамилию в свидетельстве о браке?
Эванджелина трижды поднимала руку и трижды опускала ее, не решаясь постучать в дверь. Она стояла в коридоре босиком на каменном полу и дрожала от холода, несмотря на ночную сорочку и халат. Всего несколько часов назад она была уверена, что поступает правильно. Теперь уверенности значительно поубавилось.
Эви поднялась по винтовой башенной лестнице только после того, как убедилась, что Этьен и Уинни заснули. Время сначала тянулось очень медленно, а когда момент настал, она уже не чувствовала прежней решимости. То, что она задумала, навсегда изменило бы ее дружеские отношения с Эллиотом. Однако при воспоминании о его прикосновениях и охватившем ее сладком томлении она снова подняла руку и на этот раз нерешительно постучала.
Эллиот открыл дверь и при тусклом свете лампы, стоявшей возле его кровати, увидел Эванджелину. Она стояла босая, на лице застыло выражение неуверенности, однако цель ее визита не оставляла сомнений.
Ни слова не говоря, Эллиот втащил ее в комнату и заключил в объятия, каблуком сапога затворив дверь.
— Эви, — прошептал он, поглаживая ее по спине и отыскивая губами ее губы. Им обоим не нужно было слов. Все, что требовалось сказать, он сказал на террасе, а теперь вновь позволил желанию овладеть собой.
Эванджелина одной рукой обняла его за шею. Ее теплый атласный язычок с готовностью скользнул в его рот, и Эллиот, предвидя реакцию, уже был готов контролировать себя. Но когда ее другая рука, забравшись под сорочку, прикоснулась к его обнаженному телу, он содрогнулся. Страстная потребность в ней настойчиво заявила о себе.
Все сомнения, которые, возможно, были у Эванджелины, исчезли, уступив место страсти. Ее руки, уверенные и требовательные, прикасались к нему, и Эллиот упивался ее прикосновениями. Подхватив на руки, он отнес ее на кровать и, не отрывая губ, положил ее на спину. Потом подошел к прикроватному столику и, подкрутив фитиль, уменьшил освещение до минимального. «Я слишком спешу», — подумал он. «Ты слишком медлишь», — требовательно возразил внутренний голос.
— Эванджелина, ты уверена? — спросил он, не поднимая глаз.
В ответ она поднялась на колени у него за спиной, и ее руки снова скользнули под сорочку — прохладные и сильные на его разгоряченной коже. Она без труда сняла ее через голову и поцеловала в углубление возле ключицы.
— Я уверена, Эллиот, — шепнула Эванджелина. Прикосновение ее руки и звук голоса, произнесшего его имя, вызвали у него такой же сердечный трепет, какой охватил его, когда он впервые приехал в Чатем — несчастный и сердитый — под проливным дождем. Тогда в холле она положила руку ему на локоть, а он заглянул в ее ласковые глаза и, почувствовав, как защемило сердце, ощутил сладкую боль предвкушения во всем теле.
Он быстро разделся и вытянулся рядом с ней, ощущая прижавшуюся к нему девушку каждой клеточкой своего тела. Потом с каким-то благоговением он распахнул полы ее халата. В комнате стояла полутьма, и он представил себе, что видит сквозь тонкую ткань ночной сорочки округлости полных грудей. Стоило ему протянуть руку, и он сразу же нащупал их, затвердевшие от нарастающего желания.
Эванджелина задрожала под его пальцами.
— Возьми меня, Эллиот, — прошептала она в темноте. — Возьми сейчас же.
— Ах, Эви! — шепнул он в ответ, лаская грудь. — Я это сделаю, только не спеша. Ты особенная. Тебя нужно смаковать. — Он наклонился к ней, жадно втянул в рот сосок вместе с тканью и чуть не задохнулся от радости, почувствовав, как Эванджелина выгнулась ему навстречу в трепетном ожидании. Он обласкал каждую ее грудь и, слыша ее тихие вздохи удовольствия, испытал странную робость. Она была такая страстная, такая нетерпеливая. В отличие от всех других женщин, которых он знал, ее чувства казались такими чистыми и простыми. Почувствовав, как начали двигаться ее бедра, он нетерпеливо скользнул рукой под ночную сорочку.
Оторвавшись от ее губ, он поднял голову и заглянул ей в глаза. Приспособившись к полутьме, он наблюдал за ней,
