Альберт сокрушённо цокнул, помотал башкой.
— Поправится, — сказал Щавель. — Если сдохнет в дороге, отправим голову светлейшему вместе с головой Дележа.
— А если поправится?
— Продам как раба в Великом Муроме. Сейчас и обращу его в свою собственность.
Он достал из кармана тавро, зажёг лампу.
— У тебя вроде резьба восьмёрка была? — негромко спросил прокравшийся в нумер Лузга.
— Восьмёрка.
Щавель взял у него металлический пруток, всаженный в деревянную рукоять. На другом конце прута имелось отверстие с резьбой. Ввинтил тавро. Положил на огонь лампы.
— Размотай ему лоб.
Доктор осторожно, чтобы не разбудить дремлющего в наркотическом забытье шамана, снимал повязки, пока они не стали прилипать к коже. Этого было достаточно. Лоб от бровей до линии роста волос остался не опалён и чист от гноя. Лузга глумливо оскалился и зачем-то бережно на него подул.
Когда тавро раскалилось, Щавель снял его с лампы, установил знак в правильном положении и быстро и крепко прижал его ко лбу Мотвила. Кожа зашипела, вверх потёк сизоватый дымок, потянуло жареным. Раб забился и заорал.
— Ничего так получилось, — оценил Лузга.
— Нормально, — Щавель осмотрел клеймо и нашёл его чётким, глубоким и ровным. — Если первое как надо легло, значит, рабство будет удачным. Пойдём, заклеймим остальных.
Оставив доктора исцелять недужного раба, Щавель с верным Лузгой удалился метить имущество.
— Хорошо быть боярином, — пробормотал ему вслед Альберт Калужский.
Ворота постоялого двора растворились и ратники начали выводить коней, чтобы строиться в походную колонну, когда с Ковригинской дороги резво подкатила телега.
— Успели! Хвала Ктулху, успели!
Первуша, Вторяк и Третьяк спрыгнули с телеги, оставив на сене броню и щиты. Братья были при мечах и выглядели помятыми, но здоровыми.
У Щавеля отлегло от сердца.
Ратники бросились к товарищам, которых не чаяли видеть живыми после того, как оставили в прикрытии в подземном аду.
На своей кобыле подъехал Щавель.
— Приказание выполнено, — доложил Первуша командиру. — Продержались на блок-посту до полудня. Демоны выли, стучали в ворота, да не прорвались. Думали, они нас потайными норами обойдут, не обошли, не было у них лазеек. Мы отступили на соседнюю станцию, поднялись на поверхность, уничтожили караул. В городе уже война шла. Что творилось... Не передать. Резня, треножники ступают, жгут всё подряд. Один треножник сбитый валяется. Кругом мародёры, зомби, каратели. Даздраперма Бандурина на коне скачет, а с ней манагеры. Юные ленинцы бегают. Рвут друг друга в клочья. На нас внимания почти не обращали. Пробились из зоны боевых действий. Укрылись на ночь в клети. Утром двинулись на север. Еле вас нашли. Думали, не догоним.
— Объявляю благодарность!
— Слава России!
— Встать в строй!
Братья вздели брони, оседлали коней, заняли своё место в десятке.
— Командуй, — бросил Щавель Литвину и отъехал во главу колонны.
— Строиться! — сотник промчался на лихом скакуне вдоль линии всадников, осмотрел обоз, развернул коня. — С места с песней! Шагом! Марш!
Заскрипели телеги. Словно нехотя караван пришёл в движение и двинулся в проклятую всеми богами Великую Русь.
