В солнечный день 16 июня 1960 года меня пригласили на партийное собрание. Как положено в таких случаях, я рассказал свою биографию. Она оказалась короткой и улеглась в несколько фраз. Ничего особенного, все как у миллионов молодых советских людей. Кто-то из коммунистов спросил:
— Как относитесь к службе?
— Служба — главное в моей жизни, — ответил я.
— Партии и Советскому правительству предан. Быть в рядах партии Ленина достоин! — говорили выступавшие коммунисты.
Затем проголосовали. Все подняли руки «за». И хотя благодарить на партийных собраниях не полагается, я не мог удержаться, чтобы не сказать:
— Спасибо! Большое спасибо! Я оправдаю ваше доверие. Готов выполнить любое задание партии и правительства.
Я находился в сильном возбуждении, какого ещё никогда не испытывал, чувствовал необыкновенный прилив сил и готов был выполнить немедленно то, что сказал.
Через месяц меня вызвали в партком. Вместе со мной туда пришла группа офицеров. Все волновались не меньше меня. Наконец дверь открылась:
— Товарищ Гагарин, зайдите…
Секретарь парткома стоя протянул мне красную книжечку партийного билета и, пожимая руку, сказал:
— Всегда и во всём поступайте так, как учил нас великий Ленин.
Каждый человек берет за образец жизнь другого, живущего в его сердце человека. Таким образцом для советских людей является Ленин.
— Буду достойным звания коммуниста, — ответил я чуть дрогнувшим голосом.
Вернувшись домой, я показал Вале и её маме, Варваре Семёновне, гостившей у нас, партийный билет, и только теперь посмотрел на номер — 08909627. Отныне я стал членом Коммунистической партии — частицей многомиллионного могучего авангарда советского рабочего класса.
Женщины поздравили меня, и Варвара Семёновна, впервые назвав меня по имени и отчеству, сказала:
— Большую ответственность взял ты на себя, Юрий Алексеевич. Коммунист — такой человек: сядет на него пылинка, и всем видно.
Приём в партию был величайшим событием в моей жизни. И в тот же вечер я написал об этом отцу в Гжатск. Он давно хотел, чтобы я стал коммунистом. И мечта старика сбылась.
В эти счастливые для меня дни у нас произошло долгожданное знакомство с Главным Конструктором космического корабля. Мы увидели широкоплечего, весёлого, остроумного человека, настоящего русака, с хорошей русской фамилией, именем и отчеством. Он сразу расположил к себе и обращался с нами, как с равными, как со своими ближайшими помощниками. Главный Конструктор начал знакомство вопросами, обращёнными к нам. Его интересовало наше самочувствие на каждом этапе тренировок.
— Тяжело! Но надо пройти сквозь все это, иначе не выдержишь там, — сказал он и показал рукой на небо.
Когда один из товарищей пожаловался, что невыносимо жарко в термокамере, он объяснил, что во время полёта температура в кабине корабля будет колебаться от 15 до 22 градусов Цельсия, но космонавту надо быть ко всему готовым, так как во время входа корабля в плотные слои атмосферы его наружная оболочка разогреется, возможно, до нескольких тысяч градусов. Каждый из нас внутренне ахнул: человек в оболочке, разогретой до такой огромной температуры! Это и тревожило и восхищало одновременно.
Главный Конструктор не спеша подвёл нас к своему детищу — космическому кораблю, самому совершенному сооружению современной техники, воплотившему в себе многие достижения науки.
— Посмотрите, — сказал Главный Конструктор, — внешняя поверхность корабля и кабины пилота покрыта надёжной тепловой защитой. Она-то и предохранит их от сгорания во время спуска.
Как зачарованные, разглядывали мы никогда ещё не виданный летательный аппарат. Главный Конструктор объяснил, что корабль-спутник монтируется на мощную многоступенчатую ракету-носитель и после выхода на орбиту отделится от её последней ступени. Он сказал нам то, чего мы ещё не знали, — что программа первого полёта человека рассчитана на один виток вокруг Земли.
— Впрочем, корабль-спутник может совершать и более длительные полёты, — добавил он.
Нам дали возможность как следует осмотреть корабль снаружи. Все обратили внимание, что кабина пилота вовсе не слепая, как мы предполагали раньше, и глядит на нас внимательными глазами иллюминаторов. Их было несколько.
— Стекла в этих иллюминаторах, — пояснили нам, — тоже жаропрочные. Через них будут вестись наблюдения во время полёта.
По одному мы входили в пилотскую кабину корабля. Она была куда просторнее кабины лётчика на самолёте. Находясь в кресле, космонавт мог осуществлять все операции по наблюдению и связи с Землёй, контролировать полет и при необходимости самостоятельно управлять кораблём. Чего только не было в этой необычной кабине! И все совсем не так, как на самолёте.
Слева размещался пульт пилота. На нём находились рукоятки и переключатели, управляющие работой радиотелефонной системы, регулирующие температуру в кабине, а также включающие ручное управление и тормозной двигатель. Справа размещались радиоприёмник, контейнеры для пищи и ручка управления ориентацией корабля. Прямо перед креслом космонавта — приборная доска с несколькими стрелочными индикаторами и сигнальными табло, электрочасы, а также глобус, вращение которого совпадало с движением корабля по орбите. Ниже приборной доски была установлена телевизионная камера для наблюдения за космонавтом с Земли. А ещё ниже находился иллюминатор с оптическим ориентатором.
Каждый впервые по нескольку минут провёл на кресле — рабочем месте космонавта. Оно было установлено под таким углом, что на участках выведения корабля на орбиту и спуска с неё перегрузки действовали в направлении грудь — спина космонавта, то есть в наиболее благоприятном для него направлении. Кресло представляло собой небольшое, но сложное сооружение. В него были вмонтированы привязная и парашютные системы, катапультные и пиротехнические устройства и всё необходимое для вынужденного приземления — аварийный запас пищи, воды и снаряжения, радиосредства для связи и пеленгации. На кресле находились также система вентиляции скафандра и парашютный кислородный прибор. Оно было оборудовано надёжной автоматикой.
— Космонавт приземляется, находясь в кабине корабля, — сказал нам Главный Конструктор. — Но мы одновременно предусмотрели вариант, когда при необходимости он может покинуть корабль.
То, что мы увидели, было легко, прочно, портативно. Все поблёскивало стерильной чистотой. Никто ещё не прикасался к этим приборам, и, даже больше того, никто не видел, кроме тех, кто их задумал и сделал. Каждый молча покидал кабину и молча отходил в сторону, уступая место товарищу.
Переживая и обдумывая про себя всё, что увидели и узнали сейчас, мы вдруг поняли, что в этот корабль вложены большие средства и силы всего народа, что для него надо было создать и металл, какого ещё не знали наши мартены, и необыкновенное стекло, и пластмассы, и сверхпрочные ткани, и стойкие лаки, и разумные приборы. Вся металлургия и вся химия со всеми своими достижениями работали на это чудо из чудес.
Мы не находили слов, чтобы передать всю торжественную музыку, гудящую у нас в крови. Хотелось сказать, что лучше один раз видеть, чем тысячу раз слышать, но никто этого не сказал.
Тренировки и занятия продолжались своим чередом. Пришло время вибростенда — аппарата, имитирующего содрогание корабля при работающих ракетных двигателях. Устроишься в этом аппарате, и тебя всего трясёт час, а то и больше, как в лихорадке. Все тело вибрирует, словно натянутая струна. Но ничего, привыкли…
Привыкли и к термокамере, где при очень высокой температуре находились продолжительное время. Но мне такое было не впервинку. Я и раньше парился — русский человек не может жить без хорошей бани с берёзовым веником и парной. К высоким температурам я привык ещё в то время, когда, будучи ремесленником, работал у вагранок с расплавленным металлом. Советского человека огнём не испугаешь.
