— Это не предположения. Просто мы считаем необходимым проверить все версии. Ведь Миронов погиб при крайне загадочных обстоятельствах. Вы давно с ним знакомы?
— Да уж лет пятнадцать.
— Может быть, вам приходилось говорить об отвлеченных вещах?.. Не замечали ли вы что-нибудь странное, несвойственное обычному душевному состоянию Миронова?
— Гм, надо подумать… Конечно, за эти годы всяко бывало. Мы не то чтобы друзья, но добрые знакомые, это точно… В разговоре он вот, бывало, вдруг замыкался, будто мысль прерывалась, и смотрел в одну точку. Потом будто через силу продолжал говорить. Но ведь он фронтовик, был контужен, так что… Да и случалось такое редко…
— Вы не помните, куда был ранен Миронов? — спросил Юрий Алексеевич.
— Вам лучше спросить об этом у Елены Федоровны. Ведь она выходила его в госпитале, там они и встретились. Миронов был тяжело ранен при освобождении Понтийска, его подобрали без сознания на улице, и он попал сразу на стол к своей будущей супруге.
— Это интересно, — сказал Леденев, намереваясь закончить беседу.
Но Дашков протянул ему сигареты:
— Давайте закурим.
Он помолчал несколько мгновений.
— Вот вы про странности спрашивали… Это тоже сложно по-разному понимать. Один раз Миронов немного удивил меня. Были мы с ним как-то в одной охотничьей компании. Охочусь я от случая к случаю, да и Миронов тоже, хотя ружьишки у нас есть, и в обществе состоим. Поехали в горы, обещали нам кабанов организовать. Рано утром я решил до завтрака пройтись. Вышел на площадку перед обрывом и увидел на самом краю Миронова. Он стоял и смотрел вниз, туда, где грохотала горная речка. Я хотел окликнуть его, но подумал, что могу испугать и он от неожиданности потеряет равновесие. Так и стоял позади, ожидая, когда Миронов повернется. И вдруг слышу, как он что-то сказал, слов не разобрал, но говорил Миронов по- немецки. Потом шагнул назад и только тогда повернулся и увидел меня. «Это ты, — сказал он. — Доброе утро». Равнодушно так сказал, каким-то неживым голосом. «Хорошее местечко, — говорит он мне. — Один шаг вперед — и никаких проблем…» — «А какие такие проблемы? — говорю я ему. — Не выспался ты, что ли?» Стало мне чуточку жутко, вот я и обозлился на него. «А у тебя разве их нет?» — спросил он. «А ты бы, — отвечаю, — выбрал место побезопаснее для упражнений в немецком языке». — «Не бойся, — говорит мне Миронов, — ведь я отвечаю за технику безопасности. А «Фауст» Гёте только здесь и читать, над такой пропастью…» Язык он действительно знал прекрасно, во время войны в тыл к немцам ходил… Вот такая история. Я ее потом и забыл.
— Благодарю вас, — сказал Леденев. — Значит, его что-то заботило…
— А разве найдется на этом свете человек, которого ничто и никогда не заботит? — перебил Юрия Алексеевича секретарь парткома. — Не встречал таких… А к вам у меня будет просьба. Держите меня в курсе расследования. В пределах возможного, конечно.
— Постараюсь, — ответил Юрий Алексеевич. — Надеюсь, мы с вами увидимся еще.
…А в санатории майора Леденева ждал неприятный разговор с главным врачом, которому доложили, что вновь прибывший пациент нарушает режим, не является к обеду, не сдал всех анализов, не посещает предписанные процедуры и вообще неизвестно, зачем сюда приехал… Взяв с Юрия Алексеевича слово, что перестанет нарушать дисциплину, главный врач отпустил его.
— Что, — сказал сосед Леденева, когда тот вернулся в палату, — задал вам Пашка трепку?
— Какой Пашка? — спросил Юрий Алексеевич.
Ковтун сидел у тумбочки и подбривал бороду опасной бритвой, заглядывая в круглое зеркальце, приставленное к флакону одеколона «Шипр». Разговаривал он с Леденевым, не поворачивая к нему головы.
— А наш главный, — отозвался Иван Никитич. — Он же мой племянник. И учился у меня. Мог бы стать хорошим психиатром, а вот взялся за курортное дело… Тоже надо, конечно, но…
Он закончил бритье и стал мыть прибор в раковине умывальника. Леденев сел на койку и развернул купленные в городе газеты.
— А верно, где вас носит все время? — спросил полковник. — В городе вы впервые, знакомых у вас быть не должно, на ловеласа не похожи, хотя успехом у женщин должны пользоваться, ваш тип их привлекает… Если б вы не были отдыхающим, я б вас не спрашивал, понятное дело, а так… Впрочем, можете не отвечать — и извините меня за любопытство.
— Нет, отчего же, — сказал Юрий Алексеевич, — я действительно в отпуске и на самом деле приехал подправить здоровье в санаторий. Но по дороге сюда произошло вот что…
И Леденев рассказал Ивану Никитичу Ковтуну о дорожном происшествии.
— Да, загадочная история, — проговорил полковник, убирая бритвенные принадлежности в ящик тумбочки.
— Вот я и пытаюсь независимо от работников милиции проникнуть в ее суть…
— Послушайте, — сказал Ковтун, — а вам не приходило в голову, что все эти события как раз по вашей части, по линии органов государственной безопасности?
— Что вы хотите этим сказать? Уж не считаете ли вы убийство Миронова делом рук иностранной разведки?
— А почему бы и не так? Может быть, его необходимо было устранить. Скажем, отказался работать на своих хозяев, и еще какие причины… По крайней мере в литературе о шпионах вы найдете кучу таких примеров. Так что вам, Юрий Алексеевич, прямой резон этим заняться, а я бы с удовольствием стал помогать…
— Вам, по-видимому, не дают покоя лавры доктора Ватсона, — сказал Леденев. — А мне вы, конечно, отводите роль Шерлока Холмса?
— Безусловно, — подтвердил Иван Никитич и рассмеялся. — Нет, попросту говоря, меня заинтересовала эта история. И как врача, и как любителя детективной литературы. Судя по тому, что вы рассказывали о Миронове, я не могу согласиться с версией самоубийства.
— Я тоже.
— Знаете, Юрий Алексеевич, мне приходилось встречаться с подобными аномалиями в человеческой психике неоднократно. Меня не раз привлекали к участию в дознании по таким делам, беседовал я и с покушавшимися на свою жизнь, когда освидетельствовал их на предмет психической полноценности.
— И что вы думаете об этих самых аномалиях? — спросил Леденев.
— Видите ли, самоубийство — привилегия разумного существа. Очевидно, разум обладает силой, способной одолеть главный фактор любой жизни — инстинкт самосохранения. По всей вероятности, в основе каждого случая самоубийства лежит точный расчет, трезвый подход к тому, что должно совершиться. Случаи самоубийства в состоянии аффекта, когда решение приходит мгновенно, крайне редки и нетипичны. Обычно такое намерение обдумывается, взвешиваются все «pro» и «contra»[12], выбирается способ лишения жизни, сочиняется письмо и так далее.
— И вы считаете этих людей нормальными? — спросил Леденев.
— Вы лучше спросите, существуют ли вообще нормальные люди… В психике любого человека есть отклонения от нормы в том или ином аспекте. Но имеется круг медицинских показаний, определяющих критерий нормальности в общежитейском плане. Например, спасенных самоубийц мы не зачисляем в категорию душевнобольных, но, как правило, направляем на стационарное исследование в психиатрическую больницу.
— И все-таки, что это за люди? Можно ли по предшествующему поведению судить, что человек уже намеревался покончить с собой?
— Вы хотите знать это применительно к поведению Миронова, когда он пил с вами пиво в купе?
— Конечно, — сказал Леденев.
— Веселящиеся кандидаты на тот свет по своей воле — это бывает не так часто. Обычно задумавший самоубийство начинает избегать людей, по-видимому, их присутствие мешает ему вести расчеты. И надо сказать, что принятое решение бывает удивительно стойким. Случайно спасенные нередко снова повторяют свои попытки, на этот раз учитывая предыдущие промахи. Несколько раз пытались покончить с собой Гаршин, Хэмингуэй, вспомните попытку молодого Джека Лондона утонуть в реке.
