принципом: гений и злодейство несовместимы. А поскольку гения не было и в помине, оставалось одно злодейство.
Охваченный постоянно отягощающим его душу сальеризмом, Сталин изо всех сил стремился доказать самому себе и всему миру, что является не только продолжателем дела Ленина. Нет, история подвигла товарища Сталина на большее. Он обязан исправить ошибки, допущенные прекраснодушным либералом, идеалистом, как правильно назвал его товарищ Горький. Владимир Ильич был, вероятно, неплохим теоретиком, с этим соглашался товарищ Сталин, но слабо знал условия страны, в которой спланировал социалистическую революцию. Вождь считал: товарищ Ленин долго жил за границей, не встречался лично с психологическим коварством, на которое способен русский мужик, если не взять его в ежовые рукавицы. А товарищ Сталин постиг главный принцип: чем больше на крестьянина нажмешь, тем больше из него выжмешь.
А эта благородная идея — предоставить всем нациям право на самоопределение? Чистой воды утопизм, который привел к тому, что мы потеряли Польшу, Финляндию, Бессарабию, исконно русские губернии в Прибалтике, за которые упорно воевали Иван Грозный и Петр Первый, выдающиеся государственные деятели, к ним вождь питал особую слабость. Безмерные заботы легли на его плечи, ему выпала судьба исправить последствия ошибочных действий предшественника, делая при этом вид, что образ гения в глазах народа велик и хрестоматийно безупречен.
Сталин хотел уже захлопнуть синюю папку и отправить ее на место, но заметил, что один из документов уложен неаккуратно, и, чтобы поправить его, вытащил наружу. Это была стенограмма допроса доктора Левина на утреннем заседании Военной коллегии Верховного суда 8 марта 1938 года, на процессе «правотроцкистского блока». Вышинский дотошно расспрашивал Льва Григорьевича, как тот якшался с Генрихом Ягодой, который посылал доктору цветы, хорошее французское вино, предоставил дачу в Подмосковье для летнего проживания, а потом предложил уничтожить под видом лечения Максима Пешкова и Менжинского,
«Через несколько дней после их похорон, — рассказывал Левин, — меня снова вызвал к себе Ягода и сказал: „Ну вот, теперь вы совершили эти преступления, вы всецело в моих руках, и вы должны идти на то, что вам сейчас предложу, гораздо более серьезное и важное… Нужно устранить с политической арены некоторых членов Политбюро, а также Алексея Максимовича Горького. Это есть историческая необходимость“.
Сталин усмехнулся и убрал стенограмму. Он помнил, что Левин в действительности произнес эти слова. «Историческая необходимость»… Так оно и было на самом деле, и никто не осмелится судить иначе. Тогда, бессменно высиживая на судебных заседаниях, упрятанный от глаз участников процесса системой специальных ширм, Сталин иронично думал, как не правы критики за границей, которые упрекают Советы за отсутствие суда присяжных. А разве он, поневоле слушающий жалкий лепет ничтожных людей, спешащих предать друг друга, не представляет такой суд? Если народы Советского Союза доверили товарищу Сталину историческую судьбу, то разве откажут они ему в праве выносить контрреволюционному шлаку вердикт — виновны или невиновны? Конечно, виновны! И в этом отсутствии альтернативы тоже историческая необходимость.
Закрывая в памяти давнишние теперь события, Сталин вспомнил вдруг последнее слово Бухарина и поморщился. Последнее слово не понравилось вождю. Недостаточно подготовил «любимца партии» Николай Иванович Ежов… «Я категорически отрицаю свою причастность к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и Максима Пешкова», — заявил тогда Бухарин.
— Плохая работа, — с запоздалым недовольством в адрес давно отправленного на тот свет Ежова вслух произнес Сталин.
Но довольно… Он хорошо отвлекся и теперь может вернуться к текущим делам. Даже аппетит появился.
Сталин сделал два глотка из стакана в тяжелом подстаканнике из серебра. Вождь любил этот скромный, но благородный металл.
Чай остыл. Вернувшись в кабинет, Верховный Главнокомандующий позвонил Поскребышеву, а когда тот возник в дверях, сказал:
— Будем обедать как обычно.
— Вы заказывали Мерецкова, Волховский фронт, — напомнил секретарь. — Командующий на проводе.
Вчера Сталину доложили, что командарм Клыков тяжело болен, но отказывается оставить 2-ю ударную армию, утверждает, что может находиться на передовой. Сейчас он спросит Мерецкова, почему товарищ Сталин лучше командующего фронтом знает о том, что происходит в его армиях. «Хватит лирических отступлений… Надо воевать дальше», — подумал вождь.
36
Во 2-й ударной начинался голод. За две недели, пока шли бои за восстановление коридора, ни одна машина с продовольствием от Мясного бора не прошла. Немедленно урезали пайки, но запасов до окружения сделано было немного, они быстро таяли. Когда же брешь вновь пробили, ситуация улучшилась не намного. Машины со снарядами и продуктами днем не ходили, так как противник исправно обстреливал дорогу.
Поначалу поедали вытаивавших из-под снега убитых лошадей. Но падали этой, так непредвиденно выручившей, хватило ненадолго. По-прежнему летали по ночам трудяги По-2, они сбрасывали кое-какие продукты. Но разве накормишь десятком-другим мешков с сухарями целую армию? Особенно трудно приходилось медсанбатам. Количество раненых в них постоянно увеличивалось, а эвакуация тех, кого выходить здесь не могли, почти прекратилась.
Хронически не хватало бинтов и медикаментов, а когда растаял снег, возникли новые проблемы. Все кругом было пропитано водой, которая не давала строить укрытия, мешала воевать, наконец. И в то же время без воды, как известно, ни туды и ни сюды. А ее в медсанбате требовалось больше, чем где-либо. Стирка бинтов, кипячение шприцев, хирургических инструментов, да мало ли еще что…
А добывали ее так. Сколачивали из досок ящики без дна, снизу прикрепляли свернутую в три-четыре слоя марлю. Затем рыли в болоте ямы, опускали в них эти ящики и помечали вешками. Ждали день или ночь, потом черпали ведрами из этих своеобразных колодцев воду и снова процеживали сквозь марлевые фильтры. Добытая таким способом болотная вода цветом напоминала кофе без молока. Ее тщательно хранили, выдавая для питья по кружке на сутки. Остальное шло на хозяйственные нужды.
Добыванием воды занимались легкораненые бойцы из особого «витаминного взвода», который не значился в штатном расписании, его образовал по собственной инициативе комбат Ососков. А назвали бойцов этих «витаминщиками», потому как создавали взвод для сбора хвойных иголок. Еще в марте появилась в войсках цинга, она ведь приходит не только от нехватки витаминов, но и в тяготные дни общего изнуренья, а уж последнего было у этих болотных солдат больше, чем может вынести человек.
Брали красноармейцы мешки, вооружались ножницами и стригли с еловых лап зеленые иголки. Порою и так ломали ветки, кусочками складывали в посуду. Настаивали на кипяченой воде и поили в принудительном порядке каждого раненого и персонал медсанбата. Командир пример подавал, на глазах у остальных выпивал кружку отвратного питья: на голодный желудок от него душу выворачивало. А пить приходилось… Как же иначе? Не станешь пить — заболеешь цингой. Стало быть, придется тебя в госпиталь отправлять, как пострадавшего не от вражеской пули, а по собственной воле. Чем отличаешься ты тогда от самострелыцика?
Потому время от времени и появлялся в медсанбате уполномоченный Особого отдела. И когда иной боец посылал, матерясь, «витаминщика» в непотребное место, особист подходил к нежелавшему пить отраву упрямцу и многозначительно расстегивал кобуру пистолета…
Когда 46-я стрелковая дивизия, в медсанбате которой служила Марьяна Караваева, перешла к активной обороне, медики развернули милосердное хозяйство в полутора километрах от санитарных рот полков. Врачей и сестер, санитаров было в строю немного, по штату мирного времени, да и то заполнен
