— В чем дело, Ганс? — заорал, вскакивая в кузове, унтер-офицер. И до Олега донеслись знакомые «доннер-веттер», «шаесе», «химмель гот» и «ферфлюхтер».
Унтер-офицер бегал там, где обрывался настил, изощрялся в ругательствах, вставляя в бедный по этой части немецкий язык сочный русский мат. Виртуоз он был в этой области отменный, и Олег невольно улыбнулся. Наконец старший команды увидел в кустах жерди, брошенные впопыхах Чекиным и его ребятами. Теперь он стал кричать на солдат: «Штайн ауф! Шнеллер! — Вставайте! Быстрее!» Солдаты мигом соскочили с тягача и принялись стаскивать жерди на место. Они по двое, унтер тоже включился в работу, лишь водитель не тронулся с сиденья, носили изъятые из Вильгельмштрассе бревна.
Пока гансы работали, разведчики подтянулись к тягачу поближе и ждали, когда немцы исправят настил. Тем оставалось уложить последнее бревно, когда Кружилин скомандовал: «Хенде хох!» Унтер отпустил край бревна, испуганно воззрился на вылезших из болота русских. Виду иванов был, мягко говоря, бродяжий. Бойцы поснимали с пленных карабины, а Чекин лишил унтера ремня с пистолетом.
Все произошло так молниеносно и гладко, что о водителе, сидящем в кабине, забыли. А ганс неторопливо вытянул из-за спинки сиденья автомат, приоткрыл дверцу и направил ствол в спину бригадного комиссара Лебедева.
Движение водителя не осталось незамеченным Кружилиным. Но стрелять ему было несподручно, и Олег, метнувшись, сбил Лебедева с настила. Пули ударили в бревна. Водитель попытался внести поправку, но выпустить вторую очередь не дал ему Степан, который, не целясь, ударил из висевшего на плече автомата.
— Быстро в кузов! — крикнул Кружилин бойцам, уже связавшим пленных немцев.
Тягач, замерев на бревенчатой дороге, мирно урчал мотором — водитель не заглушил его. Последнее бревно так и не успели положить, оно валялось вдоль настила.
Олег занял место водителя и уверенно включил скорость. Рядом разместился комиссар Лебедев.
«Наследили, — думал Кружилин, стараясь прибавить ходу, хотя и понимал, что по такой дороге тягач с прицепом не погонишь. — Стрельба эта вовсе ни к чему… Только переполошили гансов. Но, может, проскочим?»
Еще немного — и следует свернуть направо, а потом вывести машину на лесную дорогу и полным ходом к своим. Уже на полпути домой Олег остановился, приказал Чекину сменить его за рычагами управления. Надо было осмотреть прицеп, узнать, чего они тянут в качестве трофея. Прицепом, затянутым сверху брезентом, оказалась полевая кухня с двумя котлами. А в них — еще горячая гречневая и рисовая каша со свиной тушенкой.
— Всем разрешаю по котелку, — сказал Лебедев. — Вместо медали «За отвагу».
— Вполне эквивалентная замена, — подал голос Кружилин. — Я тоже согласен на кашу…
— Сегодня напишу представление к награде, — серьезно сказал Николай Алексеевич. — Вы спасли мне жизнь, Олег. Спасибо. Он протянул Кружилину руку.
— Ничего больше не оставалось делать, — смутился старший лейтенант. — А то Шашков мне за вас голову бы оторвал.
33
Полк отвели на переформирование, а Ивану Никонову командир приказал сопровождать пять человек, очень слабых и обмороженных красноармейцев, в медсанбат. Вот и повел он их по фронтовой дороге. Скоро и ночь наступила. Заприметили в стороне огонек, видят, шалашик стоит. Зашли погреться, а там бойцы из пожилых мужичков обитают, за дорогой следят, ремонтируют ее. Угостили их супом из концентрата, никоновские сослуживцы уже и не помнили, каков на вкус суп бывает. Остались ночевать. Впервые за зиму спали не в снегу, а под крышей, хотя и убогой, на подстилке из лапника. Словно в раю побывали, такая им вышла награда.
Утром отправились в путь. Сколько-то верст сумели пройти, но ввиду того, что о супчике одно воспоминание сохранилось, обессилели вконец. Машины их обгоняли, а вот ни одна не брала, как Никонов ни пытался голосовать. И поперек пути становились, но все равно никто не пожалел, прут что есть мочи: отскакивай, мол, из-под колес, не загораживай, дескать, дорогу.
Гончарук, который давеча ведро каши съел, обозлился.
— Ложусь в колею и хрен с ними! — сказал он. — Пусть давят… Все одно иначе в снег упаду и замерзну.
Сказал — сделал. Первый же шофер грузовика, разглядев человека в колее, засигналил, а тот ни с места. Подвел водитель машину вплотную, выскочил на дорогу, хотел попинать Гончарука, но тут лядащие бойцы с Никоновым во главе надвинулись на него, стали взывать к совести, разъяснили, кто они и откуда телепаются доходяжно.
— Лезьте в кузов, — сжалился водитель, — да только не высовывайтесь, чтоб вас никто не видел. Запрещено нам попутчиков подвозить, окромя раненых. А вы, ребята, целые вроде…
Довез он их до станции Гряды, высадил у двухэтажного полуразрушенного дома, сказал, что здесь собираются такие же, как они, недокормленные слабаки. И верно, там полно было вышедших из боев красноармейцев. Вновь прибывших они угостили мучной болтушкой и кое-как разместили поспать.
Утром Никонов узнал: неподалеку склад с мукой разбомбило, ходят туда бойцы и скребут муку вместе со снегом. Кипятят эту смесь, вода паром уходит, а питательное нечто остается на дне. Отрядил Ваня, взводный, собственных добытчиков, и к завтраку они были уже со своим, незаемным харчем.
Комендант в Грядах сказал, что остатки их полка находятся в районе Дубцов. Так они и вернулись в родные пенаты, к домашнему, так сказать, очагу, непостоянному, правда, но очагу. И стоило только Ивану увидеть лица тех, с кем недавно в сотне шагов от костра с немцами прошли, и будто бы кровных родичей нашел. А впрочем, теперь они такими кровными стали, что крепче родства не бывает.
Не успели отдышаться — три маршевых батальона тут как тут. Вот и снова полк наличного состава, есть кого тратить у Спасской Полисти, которую так все еще и не взяли. Никонов на повышение двинулся, ему поручили командовать связью. Выделили одну лошадь с повозкой под имущество. Велел загрузить гужевой транспорт катушками с телефонным проводом и рацией. Вскоре зовет его начштаба, капитан Стерлин. — Жалуются на тебя, Никонов. Загрузил, говорят, всю подводу. А с тобой еще и взвод автоматчиков ее делит. Разберись!
Посмотрел Иван — на подводе куски мерзлого лошадиного мяса, трупов конских под снегом было довольно. Доложил капитану. Стерлин выругался сквозь зубы, но приказаний никаких не сделал. Понял капитан, что те, кто уже побывал в боях, боятся остаться опять без продуктов, вот и расстарались сами, не надеются на интендантов. А Никонов все-таки велел часть мяса сбросить, надо же и другим дать на подводе место.
Теперь полк под Спасскую Полнеть больше не посылали. 382-ю дивизию погнали через горловину прорыва. Потому и прошли они мимо Мясного Бора на шоссейную и железную дороги, по накатанному уже зимнику, прямо на запад. Первый батальон прорвал оборону врага на реке Кересть, и скоро полк был у Финева Луга. Подвернули правее и вышли к железной дороге, здесь немцы засопротивлялись, разгорелся бой.
Никонов со связистами перемещался в передних цепях пехоты. В наступающих батальонах собственной связи не было, вот Иван и таскал катушки вместе с бойцами, пока стрелки дрались у насыпи «железки». Взять ее пока не удавалось.
Утром Никонов велел Гончаруку отправиться в тыл полка, к той самой повозке, и принести телефонный аппарат взамен разбитого пулей. Полдня Гончарука прождал, обругался весь, а после обеда звонок Никонову пришел. Из заградотряда спрашивают: «Есть у вас боец Гончарук?» «Есть такой, — отвечает Иван, — Послан утром с заданием в тыл, за аппаратом, но до сих пор не прибыл». — «А почему он у вас, лейтенант, в немецкой шинели ходит?» Никонов отвечает: «Ватник свой сжег у костра, новый не раздобыл, вот пока и носит трофейную штуку. Прошу, товарищи, его отпустить».
Вернулся Гончарук, ругается на чем свет стоит: «Падлы тыловые! Торчат за нашими спинами в полушубках и с автоматами, ряшки наетые, русского не могут от немца отличить, пусть он и в ихней шинели
