прозывается «воробьиная», пошла на исход.
А окруженцам уже блеск Полисти виден, за нею — свои. Еще немного, еще б силенок собрать, вот уже и второе дыхание открылось. Только теперь особенная осторожность нужна, должны быть в предполье минные заграждения. Вот и они! Вокруг паутина из проволочек — мины натяжного действия. Сплошной лабиринт!
— Переместимся вон к тем кустам, — предложил Олег. — Я пойду первым. Перед кустами мины с проволокой буду обезвреживать. За мною вы, товарищ генерал, потом Василий Степанович. Ты, сержант, задачу свою знаешь. Оттянись и действуй, как приказано.
Задача у Степана Чекина была особая. Пока добрались сюда, Кружилин наказал ему прикрывать их троицу с тыла. И еще поручил: если немцы возьмут неожиданно в плен передних, не дав им открыть огонь по врагу или самим покончить с собой — на войне, знал Кружилин, такое бывает нередко, — то Степану себя пока не обнаруживать. Затем подобраться поближе и застрелить его, командира роты. Потом действовать по обстановке.
— Бей поточнее, прицельно, — спокойно инструктировал сержанта Олег. — Лучше в голову. Сначала меня, потом по ним…
Чекин вопросительно глянул на командира, и Кружилин пояснил:
— Я про немцев… За генерала с комиссаром решать не могу. Мой приказ, сержант Чекин, распространяется только на меня одного. Понял?
Степан кивнул: чего ж не понять. Для себя эту проблему Чекин еще не решил, вернее, он даже не задумывался ни о смерти, ни, тем более, о плене. Степан верил, что они вот-вот выберутся отсюда и все будет хорошо. Делов-то осталось — Полнеть переплыть.
Олег Кружилин ползком двинулся к кустам, обезвреживая мины. За ним генерал-майор Антюфеев и комиссар Гладышко. А Степан Чекин остался на месте. Когда начальники доберутся до укрытого места, он двинется по их следу.
…Сильный взрыв подбросил Ивана Михайловича в воздух и ударил о землю. На мгновение Антюфеев потерял сознание, потом, очнувшись, обнаружил, что Гладышко подхватил его на руки и пытается утащить в кусты. Но до них так и не добрались, внезапно из-за кустов выскочили два автоматчика-немца и противными голосами заорали обычное: «Хальт!» и «Хенде хох».
Пистолет из руки Антюфеева вышибло взрывной волной, он отлетел далеко в траву, и пленившие его с комиссаром немцы оружия не нашли. Зато тщательно их обыскали, отобрали у комдива карту, партбилет, командирское удостоверение, золотые часы, компас и бинокль, сберегательную книжку с пачкой красных тридцаток и фотографию любимой женщины, погибшей в первые дни войны. Степан Чекин, спрятавшийся за кустом, видел, как комдива и Гладышко схватили гитлеровцы, поволокли в штаб их полка. Сержант мог расстрелять всю группу из верного автомата, у него был еще почти полный патронов диск. Но приказ о ликвидации касался только Кружилина.
Тем временем пленных посадили на машину и повезли в штаб дивизии, где напоили горячим кофе. Антюфеев едва отошел от новой контузии, стал немного слышать. Их почти не допрашивали, только иногда приходили офицеры и рассматривали их с любопытством. Потом комдива с комиссаром наперебой фотографировали и даже пытались зарисовать их небритые жуткие физиономии.
Вопросов оперативно-тактического характера никто не задавал. Ситуация для германского командования была предельно ясна. Генерал, командир их дивизии, спросил лишь, чем объяснить то упорство, которое проявляют русские, оказавшись в столь тяжелых, попросту нечеловеческих условиях. Комиссар Гладышко спокойно ответил, что ему этого не понять, надо самому быть советским человеком.
А Иван Михайлович сделал заявление об отобранном имуществе. Генерал распорядился, и Антюфееву все вернули, кроме карты и компаса с биноклем. И то сказать: пленному комдиву эти предметы были уже ни к чему. Не вернули и партбилет: это уже из идейных соображений. Потом их повезли в штаб корпуса, находившийся в Любани, куда они стремились попасть все эти месяцы трагической военной страды. Тут комдива с комиссаром разлучили. Потом Антюфеев узнал, что Гладышко был в лагере Кальвария, а что дальше — потемки. Сгинул небось в неволе, что же еще.
По документам комдив числился полковником и потому очутился в группе старших командиров, работал на горной шахте. Но едва германской администрации стало известно, что он генерал, Ивана Михайловича отправили в генеральский лагерь. В отношении генералов Гаагскую конвенцию немцы соблюдали, их работать не заставляли. Там Антюфеев встретил бывших командармов, попавших в плен еще в сорок первом году — Лукина, Потапова, Егорова, Самохина, Музыченко и еще десятка два генералов.
Вместе с ними он и дожидался освобождения в старинной крепости-тюрьме близ города Вайсенбурга, в полусотне километров южнее Нюрнберга. На рассвете 21 апреля 1945 года узников подняли по тревоге и повели на юг, через Дунай. Спустя шесть дней доставили в лагерь близ города Мосбург. А через сутки туда ворвалась дивизия бригадного генерала Карла Штадта, входившая в 3-ю американскую армию.
В начале мая союзники доставили русских генералов в Париж и передали советской миссии по репатриации, где их приютили. Одели в цивильное, разместили в добрых гостиницах, кормили в ресторанах, возили на экскурсии. Двадцать три дня приличной жизни, да еще в знаменитом Париже!
А 26 мая 1945 года военно-транспортный самолет ВВС перенес бывших пленников в Москву. Там фанфар не было… Вплотную к аэроплану подогнали автобус известной в народе марки «черный ворон» и повезли их в Медвежьи Озера на объект № 3. Здесь держали до осени, а затем переместили на бывшую дачу князя Голицына, в пятидесяти километрах западнее Москвы. Каждого усиленно проверяли: а как ты, голубчик, вел себя в плену и при каких-таких обстоятельствах в него попал… Для Антюфеева этот «курорт» растянулся на 215 дней, а кое-кто продолжал сидеть, теперь уже под охраной соотечественников, до самой смерти хозяина. Иван Михайлович по высшему набору привилегий был прощен Верховным полностью.
А в декабре 1953 года генерал-майор Антюфеев приказом народного комиссара обороны был уволен в запас, прослужив в армии 39 лет, семь месяцев и семь дней.
Лучший, по свидетельству маршала Мерецкова, комдив Волховского фронта оставил этот мир на восемьдесят четвертом году жизни.
59
— Пожар, — сказали комиссару Венцу и новому комбригу-59 Писаренко, — пожар у соседа справа. И тут же сигнал будет продублирован по радио. Держите рацию в состоянии «на прием».
С этого по плану, разработанному штабом 2-й ударной, должен был начаться отход стрелковой бригады, дальше других забравшейся к западу от Мясного Бора. Расписано на бумаге было все как положено, а только вот на деле получалось по-иному.
Вечером 24 мая с КП бригады заметили пожар справа, но радиостанция молчала. Как быть? Может, пожар случайный? Подтверждения на отход по рации не передавали. Пока прикидывали что к чему, отход не только правого, но и левого соседа обнаружили немцы. Стало ясно, что сигнала по радио бригада вряд ли дождется. Она отступила, соблюдая порядок. А поскольку фланги ее никто не прикрывал, в районе Дубовика едва не загнали гансы бригаду в ловушку, из которой выбирались с боем, прорвав тонкое пока еще кольцо окружения. На рубеже Ольховки бригаде приказали остановиться и пропустить другие части, самим же выполнять вместе с дивизией Антюфеева роль арьергарда.
Едва бригада замедлила темп движения, чтобы дать остальным пройти через собственные боевые порядки, на них с криками, залихватским гиканьем пошли в пьяную атаку гитлеровцы. Двигались открыто, с пулеметами и автоматами наперевес. Наши били из «Дегтяревых» в упор, хладнокровно, будто в тире. В ротах народ остался отборный, из тех, кому сам черт не брат, прошедшие болотную академию ребята, таких давлением на психику, бравадой не возьмешь.
Пока отражали дурные наскоки врага, стемнело, тогда и отошли организованно к Финеву Лугу и проследовали в район сосредоточения, на рубеж реки Глушицы, к жердевой дороге, неподалеку от КП 305-й дивизии. Выход через коридор наметили в ночь на 31 мая. А накануне вечером Венца и Писаренко вызвали в штаб соседней дивизии, где заместитель командарма генерал Алферьев собирал всех на совещание. Когда
