Он узнал в командире группы лейтенанта из дивизионной разведки, вспомнил его фамилию, и это помогло объясниться. Словом, обошлось, и сведения, собранные Олегом, пригодились. Правда, лейтенант захотел лично убедиться в истинности их, и потому специально для него отловили «языка», решили взять его с собой, если сумеют протащить через передний край.
Встреча с разведчиками, известие о том, что 2-я ударная вновь в полном составе готовится к броску на Ленинград в районе Сенявино, взбудоражила окруженцев.
— И генерал Клыков вернулся, — сказал лейтенант. — Снова стал у нас командармом.
— А прежний штаб? — спросил Кружилин, надеясь, что узнает что-нибудь о судьбе Шашкова.
— Почти все погибли, — ответил разведчик, и Олег не стал расспрашивать дальше.
Слишком частые исчезновения немецких солдат в довольно ограниченном пространстве встревожило командование вермахта, озабоченное тем, чтобы сохранить в тайне переброску под Ленинград 11-й армии Манштейна. Штаб фон Кюхлера знал о том, что русские готовят наступление южнее Ладожского озера. Следовательно, тогда активнее заработает их разведка. А коль стали пропадать ландзеры, значит, она уже работает…
Пока разведгруппа и дюжина оставшихся с Олегом окруженцев готовились уйти к своим, немцы развернули широкую сеть облавы и накрыли их, отрезав от переднего края.
— Атакуем дзот на линии обороны, — предложил Кружилин лейтенанту. — Мы затеем шум, подержимся подольше, а вы уходите… Ваши головы сейчас на вес золота потянут.
Дзот они захватили, теперь вот осталось их трое, и Кружилин думает, как спасти последних бойцов.
…Снова закричали немцы:
— Рус, сдавайся! Иди в плен!..
Олег усмехнулся. «Сам иди, — подумал он. — Тут кое-что имеется для тебя».
Его не покидала уверенность: ребята сумели уйти. В той стороне, куда он велел им пробираться, было тихо.
«Смерть-друг, — попросил Кружилин, — не подведи меня… Выручи в этот решительный миг».
Иногда возникал перед Олегом образ Марьяны, но Кружилин гнал его прочь, полагая, что это видение ослабит его дух, помешает выполнить задуманное. К нему он готов, только бы не потерять сознание, пусть сохранятся силы для последнего поступка.
Замаячило некое пятно справа. Олег сдвинул туда ствол пулемета, дал короткую очередь, и пятно исчезло.
«Сократилось ли это сейчас, когда оборвал жизнь конкретного носителя его? — подумал Кружилин. — Ведь вовсе не в них, оболваненных гансах, высшее зло… Они лишь перенесли его на русскую землю. И я вынужден убивать каждого из них, чтобы исчез роковой феномен этого переноса».
Он вспомнил, что высшего зла не может быть, ибо зло хотя всегда и умаляет благо, однако никогда не может его вполне уничтожить. Древнее утверждение святого Фомы успокоило старшего лейтенанта. «… Когда от того, что порождает мое сознание, не останется ни грамма вещества, не перейдет ли сущность Кружилина в разряд идеального? — спросил себя мысленно Олег. — И если это случится, то возникнет иная форма, непостижимая для тех, кто остался в нынешнем мире. Следовательно, отпечаток конкретного индивида сохранится?.. Никому пока не дано знать, как это произойдет и какую форму след этот примет, но предполагать нечто такое — святая надежда…»
Снова вспомнилась Марьяна. Олег позволил ей побыть с ним недолго и спросил, кто у них будет — сын или дочь.
— Прости, не у нас, а у тебя, — поправился он. — Видишь, я не смогу быть с вами.
— Ты всегда будешь оставаться рядом, — возразила Марьяна, и Кружилин взглядом поблагодарил ее.
— А теперь уходи, — попросил он. — Мне надо выполнить последний воинский долг.
«Виртуальна ли смерть? — подумал Олег. — Что произойдет с моим сознанием, когда наступит небытие? Перейду ли в какое иное измерение? Не может быть, чтоб бесследно исчезло неуловимое, составлявшее мою духовную сущность. Непостижимое нечто, которое существует между личностью Кружилина и тем, к чему направлено мое сознание, не должно исчезнуть бесследно. Идеальное виртуально существует во времени и пространстве. Да, его невозможно пока обнаружить, но я верю, что все мы, якобы умершие в этих болотах и лесах, останемся как сгустки мыслящей субстанции, вновь образуя невидимую армию защитников Земли Русской».
Кружилин знал: прежде этот термин означал нечто, что может или должно проявиться. Теперь он полагал считать виртуальным феномен, который, по серьезным теоретическим и косвенным опытным основаниям, существует на самом деле, но остается невоспринимаемым кем-либо со стороны.
Так неожиданно возникшая философская идея захватила Олега. В сознании глыбилось стройное учение об идеальном образе вообще и связях его с материальным миром в частности. Он видел родившуюся в таком неподходящем месте теорию целиком. Опираясь на нее, ему легче было умирать, и только осознание того, что не сумеет отдать человечеству новое знание, омрачило Кружилину душу.
«А может быть, все мои доводы лишь фикции приговоренного к смерти разума? — самокритично помыслил Кружилин. — Но почему бы не предположить особое качество, которое существует в природе и практике материально, но как-то иначе, нежели привычные для нас объекты…»
Ход рассуждений его прервался. Немцы вновь засобирались в атаку, патроны у Олега кончились, и последние сомнения исчезли. «Да будет так!» — мысленно сказал он, додумывая великую идею о психической энергии погибших товарищей, которая высвободилась из тысяч принявших смерть героев, только не исчезнувших бесследно, а продолжающих невидимо существовать окрест.
Пришельцам надоел упрямый русский, надо кончать с ним, этим фанатиком, к упорству таких, как он, нельзя было привыкнуть. И старший лейтенант не ведал, готовясь умереть, что собственным примером подтверждал передовую статью в газете «Шварце Кор», которую 9 июля прочитали ландзеры.
«Опыт научил нас считаться с упорством противника, потому неправильно торопиться регистрировать недели войны, километры завоеванной территории, число пленных. Прежде всего нужно примириться с особенностями русского человека, к которому следует подходить с особой меркой. В отдельном человеке отражается упорство системы, не знающей компромисса. Нам, европейцам, кажется феноменальным, что большевистские солдаты месяц за месяцем идут в наступление на верную смерть и, не задумываясь, жертвуют жизнью в обороне, Капитуляций окруженных частей, крепостей, опорных пунктов — этих нормальных явлений всех прочих войн — в СССР не бывает. Пленных удается брать только в тех случаях, когда враг полностью рассеян. Откуда берется это непонятное ожесточение? Здесь действуют силы, которым нет места в мире наших обычных представлений… Нужно предполагать, что у большевистского человека есть вера, помогающая ему совершать невероятные вещи…»
И вот теперь немцы снова видели, как бессмысленно, с их точки зрения, но стойко продолжает драться русский человек.
«Смерть для того и поставлена в конце жизни, чтобы удобнее к ней приготовиться, — усмехнулся Кружилин. — Готов ли к ней я сейчас?»
Он силился вспомнить, где слышал или читал первую фразу, но решил, что теперь это не имеет значения.
«Пусть и виртуально, но я останусь существовать», — подумал Кружилин, и ему стало грустно от того, что не сможет развить философскую идею по эту сторону барьера, в оставляемой им материальной жизни.
Пришли на ум немецкие слова «Inner Lichkeit» — погруженность во внутреннюю жизнь, и Олег подумал, что пришельцев обязательно погубит неумение смотреть на окружающий мир, выводя самих себя за скобки. Но если он прав в последнем суждении, то и дух Пикерта бродит неподалеку, и тогда они доспорят с этим неплохим вроде парнем. «Странно, — усмехнулся Кружилин, — но мне кажется, что с ним я войну уже закончил…»
Патронов не было, и пулемет больше не лаял. Кружилин попробовал шевельнуть правой рукой, рука не повиновалась, и ему стало вдруг жутко. «Обойдусь и левой», — успокоил себя Олег.
Он вспомнил о том, что отдал документы ребятам, и если те не сумеют дойти, его будут считать пропавшим без вести. Никто не узнает о том, что случится сейчас. «Я уж давно определен в пропавшие без
