отправили писателя в Западную Украину.
— Каждому свое, — усмехнулся Стас, запирая номер перед тем как вприпрыжку — штурман любил трапы — сбежать с шестого этажа и выбраться на Морскую улицу, ведущую к памятнику адмиралу Нахимову и Графской пристани.
— Огоньку не найдется? — дружелюбно спросили его из подъезда последнего перед площадью дома, и рослая фигура выступила штурману навстречу.
Стас Гагарин будто споткнулся и машинально сунул руку в карман светло-салатовой куртки, которую набросил перед тем, как выйти в ночной Севастополь.
Очутившись в более зрелом возрасте, его двойник усвоил привычку отвечать на подобные просьбы категорическим нет. Но у этого Гагарина были иные пока манеры.
Он выхватил из кармана спичечный коробок, с готовностью протянул его, тут же услыхал за спиною быструю поступь, почувствовал, как рука его оказалась захваченной приемом «рычаг внутрь», а под подбородок легла чужая рука того, кто напал на Стаса Гагарина сзади.
— Наручники! Живо! — услыхал он прерывистый голос, и стальное кольцо охватило правую руку, завернутую за спину.
Мгновенно сообразив, что попал в западню, штурман-сочинитель напрягся и зацепился левой рукой за собственный поясной ремень. Одновременно он вывернул шею и что есть силы вонзился зубами в руку, которая отгибала его подбородок.
Нападавший матерно вскрикнул и ослабил захват, позволив штурману прижать подбородок к груди.
Одна рука его, правая, продолжала оставаться завернутой за спину, левую, которой он цеплялся за пояс, пытался завернуть тот, кто просил у него огонька, положение складывалось патовое, эти двое не могли совладать с Гагариным, и Стас успел подумать, что сейчас вот и дадут ему по затылку, дабы не сопротивлялся.
Не оставляя надежды переиграть нападавших, он резко сунулся вперед и вниз, к асфальту, увлекая за собой неизвестных противников, но падая, успел увидеть, как на подмогу выметнулись из неосвещенной подворотни еще двое.
«Теперь мнет хана», — отрешенно подумал эмиссар Зодчих Мира на Черном море.
Оставалось закричать благим матом — «Караул, мол, люди добрые, спасите!» — но всегда обостренное в натуре Гагарина чувство собственного достоинства не позволило штурману прибегнуть к веками испытанному средству.
Молча сопротивляясь, он свалил-таки противников на уличный асфальт, но вторая пара неизвестных бандитов была уже рядом.
Толком не успел Стас Гагарин рассмотреть того, что произошло затем. Он услыхал резкое х-э-а-к, затем глухой удар, напомнивший ему времена, когда сам мордовал набитый песком кожаный мешок в боксерском зале, и почувствовал, как исчезло давление на руку, которую завернули ему за спину.
Изловчившись, он поднялся и принялся что есть силы хлестать того, кто захватил его за шею, болтающимся на штурманской руке свободным кольцом наручников.
Тот, кто хотел прикурить, мешком валялся на асфальте подле.
В сумрачном свете уличного фонаря Стас Гагарин увидел небольшую и щуплую на вид фигуру в спортивном костюме и белых кроссовках, которая угрожающе хэкая, осыпала ударами обеих ног тех двоих, кто бросился к сообщникам, не сумевшим сразу одолеть Гагарина.
Тот, кого штурман хлестал пусть и недостаточно тяжелым, но чувствительным кистенем, вновь несмотря на удары бросился на ускользнувшую жертву, но внезапно раздался резкий свист от стоявшего поодаль уазика-фургона.
Затем автомобиль резко подвинулся к ним задним ходом, нападавшие подхватили уже поднявшегося на четвереньки мужика, так и не сумевшего надеть браслет на вторую руку Гагарина, поволокли его к распахнутым дверцам, втащили в нутро и впрыгнули сами, уазик резко рванул с места, исчезнув с Морской улицы, едва на место схватки подбежали трое морских пехотинцев в камуфлированной одежде.
В руках они держали короткие автоматы.
Один из морпехов вскинул оружие и собирался открыть огонь по удаляющемуся автомобилю, но старший в этой троице крикнул:
— Отставить!
Быстрым и ловким движением он освободил руку Стаса Гагарина от металлического кольца, проверил — насколько штурман в порядке, потом поворотился к спортсмену, так хватко владевшему приемами каратэ и сказал:
— Чуть-чуть не успели прикрыть тебя и товарища. Ты уж прости нас, олухов, Вера…
Раздался звонкий хлопок, и осколки внешнего стекла со звоном осыпались во внутреннее межоконное пространство.
— Привет от Кравчука! — воскликнул тоже ошеломленный, но сохранявший обладание Станислав Гагарин.
Он видел, как испугалась Вера Васильевна, и старался обратить этот случай в шутку.
Хотя — ни хрена себе шутка!
О подобных вещах слыхать мне доводилось и раньше, видел и битые окна электричек, но чтобы так, неожиданно, на подходе к станции Зворичи ахнуло стекло в купе спального вагона, в котором мы с Верой мчались в Западную Украину… Подобного в житейской практике у нас еще не было, и некая обалделость наша извинительна вполне.
Да ежели учесть, что минувшую ночь горланили песни пьяные соседи в вагоне, то начальные впечатления от затеянной в Хохляндию поездки были не из радужных вовсе. Правда, козлы с песнями выбрались из вагона в Киеве, и стекол неизвестные злоумышленники больше не били, и в пять утра местного времени следующих суток мы оказались в надежных руках Кириллова и — надеюсь! — еще в более надежных генерала Мотринца, облаченного на случай раннего утра в спортивный наряд, оказывается, в эти часы он регулярно бегает по Иезуитскому парку.
Заскочили к Юрию Кириллову на Стрыйскую вулицу, представились его жене, перекусили, генерал подался на службу, а сами на белой волге с Петром-водителем за рулем поскакали в южном направлении на Трускавец.
Известный курорт впечатления на меня поначалу не произвел.
Конечно, воды, открытые Федором Торосевичем более чем полтора века назад и названные им в честь дочерей Марией, Юзей и Нафтусей, были безупречны, и в целебности их ни я, ни Вера не усомнились, тотчас же, бросив вещи в санатории «Трускавец» устремились к курзалу — огромной поилке для тысяч и тысяч обитателей, оздоровляющей людей четырех десятков санаториев.
Но едва осмотрелись, то поразились духу запустения, провинциальности, местечковой серости, которая отличала всемирно известную здравницу.
Наш санаторий принадлежал прежде КГБ Великого Союза, а ныне был присвоен до себе службой безопасности гетьмана Кравчука. Присвоить-то присвоили, а содержать — пустая мотня оказалась у незалежной беспеки, купонiв немае, про москальские же рубли и вовсе позабували…
Главный врач — Владимир Константинович Крестовников — оказался русским, излил душу перед соотечественниками.
Киевская самостийность проявилась лишь в том, что заставили сменить все вывески, медицинские документы, направления на процедуры, врачебные предписания и анализы принялись писать только на лучшей в мире украинской мове, и по каждому доносу сотрудников на главврача высылали комиссию, а то и по две-три сразу, благо желающих побаловаться Нафтусей и похарчиться на шару санаторским провиантом в Киеве хватало.
Гости из инших республик ездить перестали. Был кое-кто из Минска, а вот из России мы оказались первыми в этом году.
