Йоханнес посмотрел на нее непонимающе.
— У него что-то есть в глазу, — сказала Анна, указывая на край собственного правого глаза. — Какая-то маленькая твердая выпуклость. Может, он чем-то болен?
Йоханнес пожал плечами. Анне так и не удалось рассмотреть, действительно ли у Хелланда было что-то с глазом, потому что с тех пор она видела его только мельком, когда он быстро проходил по коридору как порыв беспокойства и тревоги, бросал «здрасть!» сквозь полуоткрытую дверь в их учебную келью и исчезал в лифте. Йоханнес снова склонился над своей клавиатурой, и Анна решила больше не поднимать эту тему.
Анна переехала в Копенгаген в 1999 году, когда поступила в университет. Йенс, ее отец, к тому времени уже жил здесь, и именно он помог ей найти квартиру на Флорсгаде. Йенс и Сесилье развелись, когда Анне было восемь лет, и она осталась с мамой на острове Фюн, в маленькой деревне Брендеруп, недалеко от Оденсе. В деревне было всего пятьдесят домов, семьи были тесно связаны между собой, лучше места для того, чтобы провести детство, не придумаешь. Со времени развода прошли годы, но Анна так и не знала точной его причины, да и Йенс продолжал регулярно к ним приезжать, как поклонник, надеющийся на лучшее. Анна знала, что это очень раздражало женщин, с которыми Йенс встречался после развода. Не то чтобы они с Йенсом регулярно говорили об их чувствах, но он как-то упомянул об этом в разговоре. Женщинам, с которыми он встречался, не очень-то нравилось, что он предпочитал встречать Рождество с Сесилье (и Анной), а не с ними, ездить в отпуск с Сесилье (и Анной), а не с ними, и что он ни разу не забыл про день рождения Сесилье (хотя дважды забывал день рождения Анны). Анна знала, что отец ее любит. Но Сесилье он боготворил, это было очевидно всем и каждому.
Анна однажды поделилась с Карен наблюдением, что родители обычно больше любят друг друга, чем детей. Карен была ее лучшей подругой, им обеим тогда было по десять лет. Они играли в дочки-матери, и Анна спросила у Карен, почему взрослые любят друг друга сильнее, чем детей, и Карен ответила, что ничего подобного. Ее мама говорила ей, что любит ее больше всех на земле. Что взрослые могут влюбиться друг в друга, а потом разлюбить, но детей они любят всегда, всю жизнь и никогда не раскаиваются в том, что их завели. Они уже почти поссорились, но тут Йенс позвал их из кухни, где он поджарил тосты и поставил на стол молоко и банку какао. Это, очевидно, было уже после развода, но Йенс тем не менее был у них дома и читал газету, стоя перед кухонным окном. И поджаривал тосты. Девочки вышли на кухню, и Карен вдруг спросила Йенса:
— Вы больше любите Сесилье или Анну?
Йенс опустил газету и посмотрел на нее удивленно. Карен, в отличие от маленькой и темненькой Анны, была золотоволосой и кудрявой.
— Почему ты спрашиваешь? — сказал Йенс, и Анне стало очень неловко. Карен не должна была об этом спрашивать, это не предназначалось для ушей Йенса.
Анна упорно рассматривала клеенку на столе. Она не помнила в подробностях, что случилось дальше в тот день, но точно помнила, что она расхотела играть с Карен дальше и даже отобрала у нее марку, которую сама же и подарила, хотя Карен протестовала и говорила, что так нельзя. Но вечером Йенс рассказал Анне, что, когда она родилась, у Сесилье начались большие проблемы со спиной. Она мучилась от ужасной боли, часто лежала в больницах, и ей даже нельзя было брать Анну на руки, хотя та и весила всего три килограмма. Сесилье из-за всего этого ужасно расстраивалась. Йенс подоткнул одеяло вокруг Анны и поцеловал ее в лоб.
— Вот почему я так забочусь о Сесилье, — сказал он. — Больше обычного.
Анна кивнула. Она тоже всегда старалась радовать Сесилье.
— Но тебя я люблю больше всех, Анна, — сказал он и вдруг посмотрел на нее очень серьезно. — Все родители любят так своих детей. Такой порядок.
На следующий день Анна все-таки отдала Карен марку. И маленького резинового зверька, который умел спускаться по стеклу.
Когда Анна весной 2004 года рассказала Йенсу, что она беременна и они с Томасом решили оставить ребенка, Йенс спросил:
— Почему?
Это было в день рождения Сесилье, они только что купили ей в подарок мягкий банный халат и пили теперь кофе в кафе в Оденсе, собираясь ехать в Брендеруп, где их ждал праздничный обед.
Анна разозлилась:
— Мне начать с цветов и пчелок, или с какого именно места тебе непонятно?
— Прости, мне просто казалось, что у вас с Томасом сейчас не лучшие отношения.
— У нас все налаживается.
— Как давно вы знакомы?
— Почти год.
— Сколько тебе лет?
— Ты не помнишь, сколько мне лет?
— Двадцать шесть?
— Двадцать семь.
— И сколько тебе осталось учиться?
— Три года.
— И почему ты хочешь завести ребенка сейчас? — спросил он снова. — Когда мы виделись в прошлый раз, ты говорила, что подумываешь порвать с Томасом, потому что он… как ты сказала… слишком сосредоточен на себе. Что ты не уверена, что сможешь долго это терпеть. И что он слишком много работает. Ты разве забыла?
— Он тебе не нравится.
— Я его плохо знаю.
— Но все-таки он тебе не нравится.
Йенс вздохнул:
— Да нет, Анна, неправда. Он хороший парень.
Они помолчали. Анна почувствовала, как ногу сводит судорогой, и сжала зубы, чтобы не закричать. Йенс неожиданно притянул ее к себе.
— Поздравляю, — прошептал он ей в волосы. — Поздравляю тебя, маленькая моя. Извини, пожалуйста.
Из кафе они прямиком отправились в детский магазин и купили внуку Йенса темно-синюю коляску. На капюшоне был закреплен такой же темно-синий зонтик, который Анна осторожно крутила из стороны в сторону, пока Йенс расплачивался. Коляска успела немного выгореть с одного бока, потому что стояла в витрине, но, если бы они хотели купить новую, нужно было бы ждать, пока ее доставят со склада. А Йенс заявил, что он, черт побери, не собирается ждать. За то время, которое они провели в магазине, он успел произнести слова «мой внук» не меньше десяти раз. Продавщица все косилась на плоский, как доска, живот Анны, и Анна не могла не смеяться. Когда они приехали к Сесилье, жаркое из баранины пахло на весь дом, а она сама стояла на кухонном столе и вешала гирлянду из флажков на окно, выходившее в сад. Йенс завез коляску на кухню.
— Что это? — спросила Сесилье.
— Ну а ты как думаешь — на что это похоже?
— На коляску.
— Именно!
— У меня климакс, — сказала Сесилье, выплюнув булавки, которые зажимала губами.
Анна расхохоталась, а Йенс обошел с коляской кухню по кругу и прокричал Сесилье:
— Давай слезай со стола, бабушка, бери свои ходунки и доставай из холодильника лучшее шампанское. Можешь теперь называть меня «достопочтенный дедушка».
Тут до Сесилье дошло наконец, в чем дело, и она спикировала со стола как рок-звезда, прямо Анне на шею. Только через полчаса, когда бутылка шампанского опустела — Анна не выпила ни капли, а у Йенса и Сесилье было отличное настроение, — Сесилье внезапно спросила:
