— Странно, — Камберленд пристально посмотрел на нее, — вы не задаете нам никаких вопросов о вашем муже. Его судьба вас не интересует?
— Если бы Ангус погиб, — Энни рассеянно выдернула нитку, торчавшую из рукава, — мне, полагаю, это уже было бы известно.
— Вы не виделись с ним на протяжении этих трех дней? Не получали от него вестей?
Энни бросила нитку на пол, словно отбросила свои сомнения вместе с ней.
— Мы с Ангусом иногда неделями не видимся и не получаем друг от друга вестей. Мы оба взрослые, свободные люди, у каждого свои дела, что хотим, то и делаем…
Жирные губы Камберленда расплылись в противной улыбочке.
— Видите ли, дорогая, — проговорил он, — по иронии судьбы ваш муж сейчас находится всего, можно сказать, в ста шагах от вас… — Он обратился к другим: — Госпиталь ведь в ста шагах отсюда, не так ли?
Энни почувствовала, словно ее кольнули холодной иглой в сердце.
— Ангус в госпитале? — переспросила она.
— Ну, вообще-то это не совсем госпиталь… Не можем же мы держать раненого дворянина вместе со всякой швалью!
Энни кольнуло еще сильнее, горло перехватил спазм.
— Он ранен? — чуть слышно спросила она.
— Ранение мечом в живот, если не путаю. Врачи говорят, что шансы на выздоровление ничтожно малы — ранения в живот очень опасны, особенно если начнется загноение…
Энни показалось, что вся комната куда-то поплыла. Взгляд ее стал мутиться, лица сидевших за столом казались едва различимыми пятнами…
Ранение в живот? Все эти три дня, стоило Энни закрыть глаза, перед ее мысленным взором тотчас же вставали одни и те же кошмарные видения: бездыханное тело Джона с рукой, сжимающей ось телеги… английский офицер… меч Энни, рубанувший по ненавистному красному мундиру… Сколько ни пыталось сознание Энни упорядочить эти отрывочные фрагменты, логичной картины все равно не получалось. А главное — какой-то внутренний голос убеждал ее, что она должна вспомнить лицо офицера, что это очень важно, но, сколько ни напрягала Энни память, все время словно что-то мешало, и лицо это оставалось не более чем размытым пятном. Теперь же она наконец все поняла. Это был Ангус.
— Господи! — одними губами прошептала она. — Господи!
— Молитесь, леди Энни, молитесь! — дьявольски ухмыльнулся Камберленд. — Лишь чудо Господне теперь может спасти вашего мужа!
— Я могу его видеть? — осторожно спросила она.
— Ради Бога, крошка, ради Бога! — Ухмылка Камберленда стала еще шире. — Но не раньше, чем ты ответишь нам на все вопросы…
— Что я должна сказать вам? — нахмурилась Энни.
— В первую очередь имена, крошка. Имена вождей, воевавших на стороне самозванца. А то подозрения у нас есть, а конкретных фактов маловато… Вы изволили назвать нас варварами, леди Энни. Так вот, чтоб вы нас таковыми не считали, — всех этих людей возьмут в Лондон, будут судить цивилизованным судом… Но для этого нам нужны надежные показания против них…
— И за это предательство вы милостиво позволите мне свидание с мужем? — Голос Энни прозвучал так, что все присутствующие невольно поежились. — Да я, может быть, еще и не верю вам, что он ранен!
— То, что вы называете предательством, леди Энни, мы называем чистосердечным признанием и честным сотрудничеством с нами. Подумайте — это в ваших же интересах, леди Энни. А если свидание с мужем кажется вам недостаточной за то наградой, мы можем в придачу освободить вашу свекровь. Нам и самим, если честно, она уже в тягость — наши тюремщики воют, вынужденные день и ночь выслушивать ее цветистые ругательства.
Кулаки Энни сжались так, что ногти впились в ладони.
— Пусть повоют, — огрызнулась она, — так им и надо! Комната, слава Богу, уже перестала вертеться перед ее глазами, и Энни снова могла различать лица судей. Обежав эти лица взглядом, Энни остановилась на Лудуне.
— Вы, граф, кажется, считаетесь другом Ангуса? — с вызовом проговорила она. — Или вы уже успели отречься от этой дружбы?
Граф откашлялся в кулак.
— Как друг вашего мужа, — ответил он, — я советовал бы вам, леди Энни, принять наше предложение.
Вместо ответа Энни презрительно уставилась на него. Это продолжалось целую минуту, пока граф наконец не почувствовал, что не в силах больше выдерживать ее взгляда — он жег его, словно огонь. И без того красное, словно медь, лицо его светлости стало иссиня-багровым, пальцы принялись нервно оттягивать воротник рубахи, словно тот душил его, бычьи глаза налились кровью, челюсть заходила из стороны в сторону. Лудун поднялся над столом, сам не зная зачем, но вдруг из красного стал бледным как смерть и зашатался. Еще мгновение — и толстяк бы, пожалуй, рухнул без сознания, но товарищи, подхватив его под руки, вывели в соседнюю комнату, откуда еще долго слышались сдавленный кашель и восклицания: «Черт дери эту ведьму — не баба, а дьявол!»
— Ну, так как, леди Энни? — произнес Камберленд, со скучающим видом выковыривая грязь из-под ногтя. — Можно считать, что вы уже приняли наше предложение, или вам необходимо еще время, чтобы подумать?
«Не показывай виду, Энни, что ты злишься! Не давай понять этому идиоту, что он выводит тебя из себя — иначе конец и тебе, и Ангусу…»
— Я не приму такое нецивилизованное предложение, — заявила она, — если даже на его обдумывание вы дадите мне целую вечность!
— Преклоняюсь перед вашим упорством, леди, — съязвил Камберленд, — но не уверен, что вам удастся сохранить его после пары дней в камере с крысами, здоровыми, как собаки!
Он повернулся к Кокейну, все это время стоявшему у двери навытяжку. Тот шагнул вперед, хотя и крайне неохотно.
— Будьте любезны, полковник, проводите леди Энни в ее новые апартаменты. Кстати, не забудьте, прежде чем запереть за ней дверь, хорошенько ее обыскать. Если уж ее свекровь умудрилась протащить в камеру под юбками огромнейший нож, то одному Богу известно, на что способна эта пташка! Впрочем, леди Энни, так и быть, даю вам последний шанс одуматься.
Набрав в рот слюны, Энни презрительно сплюнула на носок его лощеного сапога.
Глава 28
Страх душил Энни, мрачные стены камеры, казалось, с каждым днем становились все уже. Воздух был таким спертым, что каждый вдох вызывал боль в надсаженных легких. Звуки, доносившиеся из соседних камер, преследовали Энни день и ночь, и она уже перестала понимать, где кончается ужасная реальность и начинаются ее собственные не менее кошмарные видения.
Камберленд навещал ее в камере три раза все с тем же предложением — свобода в обмен на имена лидеров заговорщиков, но каждый раз выходил от Энни ни с чем, бормоча под нос цветистые ругательства.
Густые рыжие волосы — гордость Энни — превратились в безжизненные грязные сосульки; кожа, успевшая впитать всеми порами камерную пыль, стала пепельно-серой; под ввалившимися глазами обозначились черные круги; руки почернели от постоянного подтягивания за решетку к окну; ногти обломались.
Энни сама толком не знала, что она собирается увидеть в этом маленьком слепом окне под самым потолком, почти не пропускавшем свет. Порою Энни даже не понимала, рассвет или закат — эти скупые лучи, что бросает солнце в ее камеру. Да ей это было и все равно — день в этом каменном мешке почти не отличался от ночи. Часто, отходя ко сну, Энни ловила себя на желании заснуть навсегда и не просыпаться
