И от этой чудовищной какофонии, к которой упорно примешивался заоконный торфянниковый смрад, у немолодого усталого, жаждущего скорого отпуска прокурора медленно, но верно начинало ломить позвоночник. Он провел взмокшей ладонью по принимавшей с каждым днем все более зримые очертания залысине, ловя себя на том, что оправдывается перед визитершей, словно нашкодивший мальчишка.
– Уверяю Вас, я сделал все, что в моих силах и в моей власти. И даже больше. В 1978-м судебно- медицинская экспертиза признала Ладынина невменяемым, и дело автоматически перешло в компетенцию врачей. Согласно постановлению суда, Ладынин был помещен в областную психиатрическую лечебницу, где и находится по сей день. Дважды в год проходил освидетельствование. Не мне Вам объяснять, что на дворе давно не 78-й. Ладынин вышел бы лет пять назад, если бы не настойчивые просьбы мои и моих предшественников в должности. Но сегодня дело приняло иной оборот. Эксперимент группы Риттера по разработке нового препарата против… – прокурор страдальчески сморщился, – заболеваний подобного рода… Я не специалист, там все указано… – он кивнул в сторону объемной стопки разновеликих бумаг.
– Что Вы делаете? Слабо возмутился прокурор, увидев, что дама стряхнула пепел на верхний из листков. – Это же документ! Заключение независимых специалистов Берлинской Академии медицины… А вот – экспертов лаборатории фармацевтической кампании Байер… Читайте сами: результаты исследований научной лаборатории под руководством главврача Риттера Георгия Аркадьевича признаются превосходными: около 90 процентов полного излечения. Новый препарат – последнее достижение в психиатрии, самого Риттера зазывают теперь все институты мира. Не могу понять, чего он ждет… Тем не менее, Ладынин как один из первых «подопытных кроликов» прошел кучу всевозможных диагностик, и вот заключение о его вменяемости, безопасности для общества и недопустимости дальнейшего содержания в лечебнице. – Прокурор протянул посетительнице белоснежный лист с кучей гербовых печатей. – Поймите меня, сударыня. Дело приняло международную огласку. Если Риттер обвинит меня в том, что по моему указанию в психиатрической больнице насильственно удерживаются здоровые люди, плохо будет нам обоим…
– Да что Вы мне тычете эти дурацкие бумажки! – Рассерженный взмах маленькой, но крепкой ладони с тяжеловесно сверкающим на среднем пальце перстнем обрушил на линолеумные шашечки кабинетного пола белый листопад.
Бросив на посетительницу укоризненный взгляд, но не обронив ни слова, прокурор нагнулся, собрал разбросанные листки в голубенькую папку, а, распрямляясь, почувствовал острую боль в спине – напомнил о себе застарелый остеохондроз.
– Риттер… – Блеснул, очертив сигаретный полукруг, тяжеловесный камень, сверкнула надменная злоба в ее глазах.
– Риттер… Да он сам недалеко ушел от своих психов. Упрятать бы его подальше от нормальных людей…
Прокурор сдержанно промолчал, медленно задыхаясь от дыма, духов и пристально-яростного взгляда. Спина болела все сильней, в отпуск хотелось все больше, уже неважно, куда, не обязательно к морю… Хоть на ненавистную дачу, лишь бы подальше…
– Значит, Вас волнует только ваша собственная задница, – словно прочитав эти мысли, сквозь зубы проговорила дама, – а тот факт, что на свободу выходит преступник, убийца, Вам плевать. Еще бы: ведь он зарезал не вашу сестру! Ей было двадцать, только двадцать, слышите? Моей дочери восемнадцать, и мне становится дурно при одной мысли, что на ее пути может встретится подобное животное…
– Сударыня, по российским законам за убийство, совершенное в состоянии аффекта, максимально положенный срок – три года. Так что, будь в свое время Ладынин признан вменяемым, он освободился бы восемнадцать лет назад…
– Это идиотский закон! Собаку, попробовавшую однажды кровь, пристреливают…
– Но человек немного отличается от собаки…
– В данном случае – в худшую сторону…
– Прошел двадцать один год…
– Бросьте! – Дама резко подала вперед, уперев побелевшие фаланги стиснутых в кулаки пальцев в прокурорский стол. – Расскажите кому-нибудь другому душещипательную байку! Я не верю не в фальшивое раскаяние, ни в изменение сознания, ни в чудо-лекарство, ни в Бога, ни в дьявола!
Клубящийся дым неумолимо заполнял кабинетное пространство, вытесняя хозяина на последние околооконные сантиметры.
Прокурор удушливо закашлялся и, вытирая уголки слезящихся глаз, умоляюще поднял кверху ладони, прося капитуляции:
– Я сделаю все, что смогу. Если на свободе этот парень хоть что-нибудь натворит, будь то безбилетный проезд или нецензурная брань в общественном месте, он тотчас окажется за решеткой.
– Вы меня не поняли. Мне не нужны банальные пятнадцать суток. Он должен сидеть до конца своих дней, или…
Видавшему виды прокурору сделалось не по себе от ее холодного немигающего взгляда, сверлившего сквозь ребра, до самого позвоночника.
– В таком случае, – прошептал он, – нужно что-то более веское, например, распространение наркотиков или…
– Убийство.
– Да, или убийство. Но вряд ли он совершит это снова…
– Он или кто-то другой – какая разница? – Дама достала новую сигарету, и один вид ее вызвал у прокурора горловой спазм. – Разве в Москве и Подмосковье убийства – редкость?
– Александра Дмитриевна, – покачал головой прокурор, – Вы говорите крамольные вещи в ТАКОМ месте…
– Подумаешь, – презрительно фыркнула дама, – тоже мне, храм! Кому вы служите, черт возьми?
– Как вас понимать?
– Буквально, на кого вы работаете?
– На систему правосудия, – озадаченно вымолвил прокурор.
– Да что вы? А на кого работает эта система? Подсказать? На сильных мира. И, если вы об этом позабыли, то пора освободить кресло. Для человека более понятливого. И смелого.
– Ну, знаете! – воскликнул прокурор, выплескивая из легких порции дыма. – Думаю, ваши слова вряд ли понравились бы господину Литичевскому!
Это был последний козырь в рукаве. И, одновременно, лекарство от боли и удушья.
– Я буду говорить то, что считаю нужным! – Отрезала дама. Но по ее метнувшимся зрачкам прокурор понял: он вытащил туза. – И вовсе ни к чему приплетать сюда моего мужа. Он не имеет к этому никакого отношения.
– Не вынуждайте меня, Александра Дмитриевна.
– Вы мне поможете?
– Я всегда помогал вам, разве нет?
– Абсолютно безвозмездно, – холодно многозначительно улыбнулась дама, при этом на ее нетронутых солнцем щеках обозначились пленительные ямочки. Но глаза оставались непроницаемыми, как прорубь.
– Разумеется… – Хозяин кабинета, сделав усилие, сравнимое с толканием ядра, растянул пересохшие губы.
– Всего хорошего.
– До свидания.
Дверь кабинета грохнула, будто прогремел взрыв.
Немолодой усталый прокурор достал из кармана платок, отер лоб и виски. Он ощущал себя овощем, пропущенным через кухонный комбайн. Распахнул окно, чтобы ворвавшийся уличный воздух, пусть даже прогоркло-торфяниковый, вытеснил парфюмно-сигаретный дым, казавшийся ему омерзительнее запаха общественной уборной.
Из окна прокурор видел, как элегантная дама села в серо-голубой «Мерседес-420», который круто развернулся и, чудом не зацепив пару пеших посетителей храма Фемиды и возмущенно просигналив на прощание, растворился в клубах дорожной пыли. Утомленный человек с невольной завистью подумал, с
