Пациент расплылся в ответ, решив, видимо, что Гуччи уже действует.
В соседней комнате, куда удалилась Нина, стены также были глухи, как в барокамере. Женщина быстро вытащила «Парламент», с наслаждением сделала затяжку, на одном дыхании выпалила вопрошающее: «Да?» в сотовую трубку.
– Нинуся, – раздался вкрадчивый мужской баритон, – примите мои несколько запоздалые, но вполне искренние соболезнования. Все же супруг, хоть и бывший… Пусть земля ему будет прахом, аминь, – добавил голос почти весело.
Красивое мрачное лицо Нины сделалось каменным.
– Послушай, – процедила она, не выпуская сигареты из сомкнутых губ, – мы так не договаривались. Зачем вы его убрали? Георгий был безобиден, как младенец.
– Дорогуша, – интонация на другом конце трубки постепенно становилась холодно-повелительной, – если бы у тебя были дети, ты бы знала: младенцы слишком громко и много кричат. К тому же мы тут совершенно ни при чем. Телевизор смотришь? Ограбление. Непростительная глупость в наше смутное время – не удосужиться обзавестись железой дверью… Так что заканчивай сантименты, приступай к работе. А то я начну думать, что ты стареешь… Король умер, да здравствует королева!
– Прекрати, ты знаешь, что я не выношу черного юмора, – резко сказала Нина. – Время должно пройти, пока страсти улягутся…
– Конечно, – согласился собеседник. – Мы же цивилизованные люди. Не какие-нибудь нехристи. Потерпим сорок дней… А ты не тяни, постепенно прикидывай, кто будет койки освобождать. Развели богадельню в таком великолепном месте. Просто подмосковная Швейцария. Там санаторий впору открыть. Да, кстати, и над новой вывеской подумай. А то «Психиатрическая клиника» как-то не то… Отпугивает. Сделай «Реабилитационный центр», что ли…
– От чего реабилитировать-то? – усмехнулась Нина.
Не иронизируй, дорогуша, – назидательно произнесла трубка. – Была бы клиника, а клиенты в наш век найдутся.
– А что насчет исследований? – сама того не ожидая, зачем-то спросила Нина.
– Каких исследований? Ах, те, твоего благоверного покойника? На хрена нам они теперь? Препарат получен. Бумажки в порядке. Производство запущено. Над остальным пусть дикий Запад мозги ломает. Им там делать больше нечего. А нам – железо ковать, пока не украли. Знаешь такую поговорку? Короче, сворачивай эти колбы-пробирки к едрене фене… Будет кто против, как считаешь?
– Разве, первый зам, Захаркин, – устало вымолвила Нина, глядя, как за оком-стеклопакетом бесшумно ползет по рельсам красненький трамвайчик. – Но он не станет выступать. Он собрался в Германию вместо Георгия.
– Значит, не герой? – вкрадчиво рассмеялась трубка. – А то могли бы наградить. Посмертно.
– Хватит, – отрезала Нина. – Дурацкая шутка.
– А это вовсе не шутка, – возразил невидимый баритон. – До скорого свидания, госпожа главврач. И не забывай, кто девушку танцует…
– Не учи отца е… – Зло бросила Нина, вынимая изо рта сигарету.
– А мне нравятся твои шутки… – скабрезно хохотнула трубка. – Привет!
Нина выключила телефон. Загасила наполовину выкуренную сигарету. На красивое ухоженное лицо легла тень задумчивости, постепенно сменившаяся запоздалой скорбью. Женщина у окна потерла увядающие щеки.
– Я не королева, – промолвила она, горестно усмехнувшись. – Я – заложница. И если
Она встряхнула головой, стараясь отогнать рой назойливых и неприятных мыслей, сглотнула застрявший в горле камушек и, оторвавшись от созерцания трамвайного перпетуум-мобиле, решительно распахнула дверь.
«Эротический колобок» сладко похрапывал в огромном кресле. Нина легонько, участливо коснулась его плеча. Он встрепенулся, протирая глаза кулачками.
– Что вам привиделось на сей раз?
В глазах милой докторши было столько заботы, доброго тепла…
– Не поверите, – разоткровенничался пациент, – рядом с вами я вижу только светлые сны…
– Но мы должны разобраться с остальными, деликатно напомнила Нина.
Личико мужчины в кресле сделалось похожим на физиономию шарпея.
– Они ужасные, просто кошмарные… – поведал он плаксиво. – И один все время повторяется… Декабрь. Перевыборы в Думу. Меня выселяют из моей депутатской квартиры. Отбирают автомобиль. Я возвращаюсь назад, в Урюпинск. Прихожу на свой завод, рабочие окружают меня и начинают требовать выплаты задолжностей по зарплате…
Два сосредоточенных могильщика с обветренными, выжженными южным солнцем лицами, опустили гроб в гулкую яму.
Роман взял в ладонь горстку сухой охристой земли, размял зачем-то пальцами и уж после бросил вниз, на лакированную, в дубовых завитушках, крышку. Медленно отошел в сторону. И, наблюдая за слаженным движением лопат, вдруг впервые ощутил горькую боль от того, что Александры больше нет, и не будет уже никогда. Сколько раз он, в сердцах, чертыхаясь, сулил этого… А она взяла и ушла. Навсегда. И он не сможет ее вернуть, чтобы хотя бы сказать последнее «Прости…» Ни за какие деньги… И осознавать это было невыносимо…
Горячий колкий ветер доносил да него запах полыни. И Роману казалось, будто он еще чувствует горьковатый аромат Александры. Как-то раз, очень давно, она сказала, что хочет быть похоронена в своей земле… Она напрасно считала, что Роман ничего не помнит…
– Все, хозяин.
Очнувшись от тягостных раздумий, Роман указал на буйную поросль возле свежей могилы, попросил уничтожить траву и дал работникам денег. Они снова дружно взялись за лопаты, и вскоре на расчищенном погосте остался один покосившийся, изглоданный временем серый камень с полуистлевшими буквами:
Один из могильщиков, надвинув на глаза линялый картуз, тихо произнес:
– Вот и вернулась Шура… А ведь мы с ней учились в одном классе… Отчего она умерла?
– Авария, – сухо сказал Роман и достал еще доллары. Попросил, чтобы следили за могилой. Но тот, что был однокашником Александры, денег не взял. Мол, когда-то она ему очень нравилась…
– Может, и правильно она сделала, что уехала, – договорил он печально. – Вот только ее мать, Евдокия, все ее ждала. Дождалась…
Роман помолчал, подумав отрешенно, что этот полупьяненький мужичок кажется почти стариком, а на самом деле ему всего сорок. Как Шуре. Но теперь это не важно, потому что Шуры больше нет.
Второй могильщик намекнул, что надо бы выпить за упокой, чтобы Александра непременно попала в рай, точно это зависело от них, кладбищенских философов. Роман дал еще денег, и работники ушли. А он остался один. Откуда-то прилетела и села на памятник большая серая ворона. Покрутив головой, внимательно поглядела на немолодого подавленного человека в дорогом костюме с ладонями, испачканными красноватой землей. Роману стало неприятно, что птица вот так глазеет на него, словно ждет чего-то или пытается понять, что творится у него в душе. Он сказал: «Кыш» – и махнул. Но ворона не улетала. И тогда он решил, что, видимо, она здесь живет и имеет право сидеть, где вздумается. Поэтому он оставил птицу в покое, отвернулся и посмотрел вдаль. Туда, где извилистой синей лентой тянулась могучая река, и маленькой точкой двигался по ней белый теплоход…
Глава 7
Наступила осень. Но в Россию она принесла не только вожделенную прохладу. Уходящий год последнего тысячелетия разразился вдруг новой войной. Те, кто суеверен, в ужасе вспоминали о роковых трех шестерках – числе зверя, получавшемся при перевороте последних трех цифр тысяча девятьсот девяносто девятого…
Когда белозубая красотка «Си-Эн-Эн» со старательно деланной скорбью на безмятежном личике
