этапа — полностью укладываются в рамки Общей теории.
Подчеркнем, что если представления о загробном мире как о «вальхалле» бытовали и в Парфии и в Скандинавии, это, естественно, укрепляет наши позиции и объясняет, каким образом унесенные с прародины поверья и теонимы могли попасть на запад и северо-запад в начале новой эры или незадолго до начала ее.
Итак, германцы отпадают. Их народы не сохранили архаичных представлений, и любой поиск в их краях заводит в тупик.
Двигаемся дальше на восток. И тут же натыкаемся на парочку чуть ли не близнецов — на литовского Велинаса и латышского Велняса.
В обоих чувствуется жизненность, исконность: меньше фантастических, пышных описаний и подробностей частного характера, меньше благоприобретенных змеиных и драконовых черт, которые явно вторичны, зато чувствуется близость к природе.
Сами Велняс и Велинас напоминают лесных чертей — с рогами и копытами, которые воруют все тех же коров и быков, меняют внешность, оборачиваясь камнем, деревом, человеком, зверем, драконом — последний мотив постоянен, он не исчезает совсем, но при погружении в глубины времени тускнеет.
Черти-велинасы вовсю запруживают реки, преграждая водам путь. Правда, до Вритры им еще далековато, не тот масштаб. И, разумеется, они самым непосредственным образом связаны с подземным миром, царством мертвых.
А сходны велинасы-велнясы по простой причине — у них один предок, персонаж балтийской мифологии Велс — бог загробного мира. Балты приносили жертвы этому богу-пастуху, который пас души покойников на «велсовых пастбищах». На литовском языке слово «веле» обозначает «душа». Бог повелевал душами в своем царстве, за это его чтили живые.
Но, скорее всего, обозначение души покойника в литовском языке вторично, это производная от божества, которому отведено значительное место в мифологии и жизни, вплоть до посвящения ему месяца — октября, называемого «велю мате».
Но здесь уже четко проглядывают загробные «пастбища» и индоевропейский корень *uel-. Сам образ дает представление о загробном мире как о богатых, тучных лугах. И на этом моменте мы немного задержимся. Все слышали про знаменитые парижские Елисейские поля, кто-то, наверное, и бывал на них. Но не всякий знает, что они получили свое название от многократно менявшихся при переходе от народа в народу «велсовых или влесовых пастбищ». Из наиболее ранних и засвидетельствованных в письменных источниках «лугов-пастбищ» мы знаем: хеттское «веллу», тохарское «А валу» и лувийское «улант» означают «мертвый». О скандинаво-германских, балтских и других параллелях мы уже говорили.
Одно из самых близких к изначальному слову-обозначению, а может быть и самое близкое, это русское «воля». Сейчас мало кто знает его первичное значение, но «воля» — это именно «влесово пастбище», это образ тучного и обширного луга, на котором пасутся кони и который, как повествуют русские сказки, оборачивается кровавым кладбищем. Подробнее пишет об этом известный лингвист В. Н. Топоров в статье «Заметки по похоронной обрядности», напечатанной в «Балто-славянских исследованиях за 1985 г.» (издательство «Наука», 1987 г.).
С тем же корнем и с тем же образом связано и понятие богатства-собственности-власти. Это непременные атрибуты как самого загробного мира, так и его властителя. И отсюда такие сходные русские слова как «власть», «волость». Более того, существуют, как пишет В. Н. Топоров, диалектные выражения: «волость» — «властвовать», «волос» — «власть», «велес» — «повелитель». И не только в русском языке. Тохарское «А вал» означает «повелитель, государь». С этим же корнем связаны и такие слова как «великий», «велеть», «повелевать».
Мы снова замечаем, что зачастую в одном слове, в одном корне совмещены два или даже несколько понятий. Но главное, что они, понятия эти, каким-то образом свиваются друг с другом, переходят на какой- то грани одно в другое. Вспомните значения корней «бел-, бол-». В них и «величина, крупность, величие», и «холм, гора», и «нечто большое, раздувающееся, страшное, блестящее», живущее в этом холме, а точнее, в пещере, которая находится в холме, или в норе, или в берлоге — короче, в каком-то, если можно так выразиться, переходном месте между миром живых и преисподней.
Древнему человеку этот «вход в загробный мир» представлялся, по всей видимости, достаточно четко. И это не просто «нора», ведущая в подземную страну и имеющая аналогичное значение и в древнеиндийском «нарака», и тохарском «наре», и множестве других индоевропейских слов с корнем «нор-, нер-». Это не лаз, не отверстие, не дыра, а главные ворота в преисподнюю. И охраняет их грозный и неумолимый страж — наше искомое «чудовище», которое по совместительству — и главный пастух на своих «лугах», и вообще «властелин, властитель» мира мертвых, подлинный «волос-володетель» загробных душ.
И тут, казалось бы, подходит балтский Велс, по всем статьям годится он на роль «чудовища», и можно было бы остановиться на нем. Но нет в этом угрюмом божестве первобытности, не ощущается в преданиях о нем дыхания каменного века! Лишь один мотив проглядывается в балтийской мифологии, в частности, в теме Велса — это поверье о «мертвой кости», о древнейшем охотничьем обряде сжигания костей животных в дни поминовения покойников.
Обычай этот характерен и для предков литовцев, и для славян, и для хеттов, обосновавшихся четыре тысячелетия назад в районах первичной прародины, но называвших жертвенные кости также «веллас хастаи». И у всех «мертвая кость» связана самым непосредственным образом с подземным божеством. Даже зовется она так, что на слух не требуется перевода, и русское ухо расслышит вполне явственно: «велесова кость».
Вот теперь мы добрались до того, чья древность не поддается измерению, до того первобытно- дремучего божества-чудища, которого даже Великий князь Владимир не рискнул поставить в один ряд с русскими языческими богами в своем Пантеоне, украшавшем Киев до знаменательного 988 года. До того, чей идол стоял внизу, на Подоле, как и положено идолу владыки подземного мира. Речь, разумеется, идет о седом и загадочном Велесе-Волосе. В родственности Велса, Валы и Велеса-Волоса сомнений у исследователей нет — это факт установленный.
Велес — «скотий бог», покровитель домашних животных, хранитель богатств. Причем это лишь его отдельные и не самые ранние функции. Но все равно может возникнуть вопрос: почему же «злой бог», «чудище» стал покровителем? Здесь в нас говорит впитанное с молоком матерей Христианское мировоззрение, с которым не смогли справиться даже «воинствующие безбожники», несмотря на то, что применяли все доступные им меры вплоть до физического уничтожения десятков миллионов носителей такового мировоззрения. Христианские начала и мораль остались в нас. Мы сразу отвергаем силы зла, не приемлем их ни под каким видом, как бы ни были они могущественны.
Но у славян-язычников не было «деления» на «чистых» и «нечистых» — эти два противоположных начала в их сознании сливались в одну сверхъестественную силу, наполнявшую собой всю видимую и невидимую вселенную. Наблюдая за борьбой, которую вели между собой божества, и поддерживая всей душой и сердцем добрые, светлые начала, язычники пытались задобрить обе стороны, заручиться покровительством и тех и других. «Сила» и «власть» «володетеля» «пастбищ» невольно внушали почтение к нему. Но это почитание и задабривание «злого божества» ни в коей мере не было похоже на зародившиеся во времена античности и развившиеся в Средневековье культы Злого духа и Сатаны.
Повальное увлечение «сатанизмом» в наше время вызвано отчасти романтизацией самого образа и неверием в победу добрых сил. Явление, прямо скажем, для России и славянства в целом совершенно чуждое, здесь мы должны полностью признать эффект привнесения.
Уважая в какой-то мере «силы зла», считаясь с ними как с реальным явлением (ураганы, наводнения, моры, засухи), славяне никогда не отрицали «сил добра», всячески подчеркивая их первичность — отсюда и особый нравственный подход, отсюда и резкая дуалистичность. Поклонение Дьяволу как таковому могло тысячу, две тысячи лет назад и ранее упрочиться на Востоке, в Центральной Европе. Но оно отрицалось с ходу в местах проживания славянских народов.
Исключением здесь, пожалуй, является лишь наше время — «сатанизм» исключительно успешно внедряется в сознание. Причин тому множество, и прежде всего — полное разрушение русского и славянского культурного слоя в нашей стране и последующее массированное вторжение американизированной псевдокультуры с ее культом силы и Дьявола.
