— Не так давно это было… — покачал головой Флай, — а подзабылось уже. Это была необычная война. Таких еще не знал этот мир. Непримиримая истребительная война на уничтожение. И она очень необычно закончилась. Восточная Империя имела все шансы на победу. Понимаешь, World Power могла потерпеть поражение! Это могло сломить сам дух державы. Но что–то стряслось. Случилось нечто такое, о чем знают очень немногие. И война прекратилась. Вдруг, без видимых причин. Обе державы имели достаточно сил для того, чтобы продолжать, в надежде на безраздельное мировое господство.
— Я согласен, это странно, — растерянно признал Илай. — Если ты так говоришь, то я не могу тебе не верить. И то, что случилось, как–то связано с нашими многотрудными путями?
— Мне льстит, что ты веришь мне. Но этого мало. Ты должен понять, что опасность реальна. И станет неотвратимой, если не предпринять немедленных действий.
— Тогда продолжай…
И он продолжил. Рассуждая, Флай приводил в порядок одновременно и свои мысли, размышления и аргументы. Ведь он довольно давно не имел возможности поделиться наболевшим. Ни с чем и ни с кем, кроме серых стен твердыни Намхас.
— Так вот, фактически Восточная Империя сдалась в этой войне и капитулировала пятнадцать лет назад. Юридические проволочки завершились двенадцать лет назад, тогда же настал конец и крупным сражениям. Но еще шесть лет продолжались отдельные стычки с частями Восточной Империи, которые сдаваться не хотели и императорскому приказу не подчинились, потому что провозгласили его неправомочным. Имперские патрули помогали разделаться с изменниками экспедиционного корпуса Мира, лихо истребляя своих же. И это не единственная странность.
— К чему ты клонишь? — нетерпеливо прервал лавочник.
— Это была воистину странная война! — невозмутимо продолжал Флай. — И кое–кто считает, что закончилась она крайне не вовремя. Этот кто–то — не из наших. Не фейери. Но он что–то знает о Беккракере!
Флай пропустил важнейшую логическую связку, важнейшую для него, решив, что Илаю не следует знать всех деталей. Он и так уже едва не проговорился о собственной роли в этом деле и даже косвенной роли в окончании войны.
— Но это невозможно… — вытаращил глаза Илай. — Беккракер — это наша легенда. Если о ней кто–то из НЕ ФЕЙЕРИ и слышал, то едва ли поверил, потому что не мог понять.
— Слышал немало и поверил, — твердо сказал Флай, — и даже каким–то образом убедился, что это не легенда.
— И как это связано с войной?
— А так, дружище, — заглянул Флай в лицо соплеменнику, словно учитель Традиции в лицо нерадивому ученику, перепутавшему священные тексты. — Так, что если он начнет войну вновь, то с единственной целью — воспользоваться приходом Беккракера.
— Как им можно воспользоваться? — изумился Илай. Как можно воспользоваться гибелью мира? Всего мира, а не той только части, которая самодовольно себя Миром называет. Мы, фейери, древнее и мудрее их. И мы–то знаем, что будет… Хотя и многие, очень многие из нас, не верят уже в легенды.
Флай отметил, что практическая сторона натуры соотечественника заставила того быстро пересмотреть отношение к тому, что он упорно называл «легендой». И то верно. В благостные сказки о лучшем из миров, который ждет впереди славный народ крылатых, можно и не верить, потому что в них мало практической пользы. Они, напротив, скорее погружают в истому мечтаний, отвлекая от насущных проблем Но в мрачные пророчества лучше верить, просто так, на всякий случай, и быть предусмотрительным, на случай, если они начнут сбываться.
— И ты знаешь, кто этот… кто хочет вызвать Беккракер? | наконец сообразил Илай и прервал паузу.
— Вызвать Беккракер нельзя, — поморщился Флай. — Можно только угадать момент. И быть готовыми. Но тот, кто думает, что может накликать его приход, и сам не понимает, что затеял. Он приведет весь мир в НЕГОТОВНОСТЬ к приходу того, кто накинется вдруг и сломает хребет всему сущему.
— И что будет?..
— Он помешает нам оседлать восходящий поток и совершить то, что мы должны сделать, как предписывают нам наши предки. И мы погибнем вместе с этим миром, а не спасемся, как должны.
— Так ты знаешь, кто этот несчастный?
— Он один из шести. Один из тех шестерых, кого я должен убить. Кто именно, я не знаю. Я призван осуществить свою месть и занять место уводящего, не имея здесь незаконченных дел. Заодно я устраню помеху на нашем пути. Вот в каком деле мне нужна твоя помощь.
— Я слишком долго не расправлял крылья, — заговорил после долгой паузы Илай. — Тут ты прав. Я могу немногое. Какой из меня помощник?
Флай понял, что выторгует у собрата братскую помощь. Полдела он уже сделал.
Когда в скобяную лавку вошел последний посетитель, в сюртуке цвета кирпича, Илай и подумать не мог, что этот покупатель окажется воистину последним его покупателем. Не мог он предположить ни мгновения, о чем пойдет торг, и уж вовсе не мог догадаться, что с этого момента начался обратный отсчет времени его жизни.
Вот охотничья шляпа легла на прилавок, качнув пером, заткнутым за ленточку. Флай бросил рядом свой оливковый плащ, приобретенный, как и сюртук, в обмен на экипировку, полученную у человека из леса.
— Ты вроде бы собирался закрываться? — напомнил Флай. — Ночь на дворе… Дождь идет. Сегодня уж не наторгуешь ничего.
Соплеменник не оценил иронии.
Меж тем в песочных часах его судьбы упала новая песчинка.
И оставалось их совсем немного. Но и этого Илай не распознал.
Вся его жизнь была простой, бесхитростной и никчемной.
Ему посчастливилось создать семью (не всем фейери так везет), и даже, как он говорил, «размножиться». Тяжело жить, осознавая, что ты представитель исчезающего вида. Поэтому фейери самозабвенно делают детей, хотя это и сопряжено со многими трудностями как биологического, так и социального свойства.
Дети вызывали радость недолго — с ними было немыслимое количество проблем. Брак был сознательным шагом, а не зовом чувства.
Его жена и трое детишек жили в укромном месте на северном побережье в небольшом домике, который стоил ему многих трудов. Илай виделся с семьей редко и не слишком скучал в разлуке.
Не было в жизни лавочника Илая ни любви, ни больших радостей, ни свершений, только монотонная и серая борьба за выживание и сохранение тайны.
Были просветы в серости буден, но сам он, не развитый эмоционально, едва бы вспомнил хоть один счастливый миг после краткого тревожного детства.
Ему вовсе нечего было бы вспомнить перед смертью, если бы к нему не пришел соплеменник и не заговорил о тайном, будоражащем, вызывающем самые непривычные, но томительно–приятные чувства.
— А замочек? — вдруг вспомнил Илай.
— Что?
— Ты вроде бы хотел купить замок для двери?
Нелепый лавочник! О чем он только думает?!
— Может быть, позже, — печально усмехнулся Флай и отвернулся, потому что едва не уронил слезу умиления. Он слишком долго не говорил с людьми и еще дольше не имел дела с сородичами.
О каком замочке, для какой двери может идти речь перед ликом неотвратимой погибели всего сущего?
Флай мог думать сейчас только о мести и об орудии для мести. Но тому, кто слишком долго пресмыкался, как злобная саламандра, забыв, что рожден для небес, трудно перестать думать о мелких, ничтожных вещах.
— Может быть, позже, — повторил Флай.
