судить, прав ли поэт. Тем более, не в нашей компетенции обсуждать или осуждать главное действующее лицо этой удивительной «жизни-кинематографа». Несомненно для нас одно — такое «черно-белое кино» могло произойти, могло осуществиться лишь на той сценической площадке, имя которой: «Планета Земля: XX век». Конкретнее — Россия...
Как мы познакомились и стали друзьями
...Знал я о нем давно, с детства. Объединяли нас общие интересы. Оба — физики, связанные с музыкой. Для него делом жизни стала «электро-музыка». Для меня — «свето-музыка». Близко, рядом. Но он изобрел свой электромузыкальный инструмент «терменвокс» еще где-то там, в начале века, и я никак не мог предположить даже, что наши пути пересекутся. Тем более, во многих зарубежных энциклопедиях 50–60 годов намекалось, что он погиб во время сталинских репрессий, в некоторых из них были указаны годы жизни: 1896–1938. Оказалось — неправда. Как-то году в 1967-м приехал я в Московскую консерваторию, на конференцию по музыкальной акустике. Вдруг объявляют: «Следующий докладчик — Термен». Я чуть не подпрыгнул от удивления. А в перерыве подошел к нему и не нашел лучшего, как спросить:
— Лев Сергеевич, Вы разве еще живой?
— Не вы первый с таким вопросом. Только что американский журналист брал интервью, и тоже... Давайте познакомимся, я давно читал Ваши статьи о светомузыке. И, оказывается, Вы совсем не пожилой.
С тех пор мы и подружились, хотя разница в возрасте между нами была и есть — полвека.
Читал я о нем до этого много, его имя присутствовало в любых публикациях об электронной музыке. Целую главу посвятил ему, например, мой московский коллега Глеб Анфилов в своей интереснейшей книге «Физика и музыка», которую удалось ему издать в 1962 году в «Детгизе»[3] . Во «взрослом» издательстве такую книгу в те времена опубликовать почему-то было труднее. «Несерьезная тема»? Но это же, в конечном итоге, хорошо, что в «Детгизе», значит — для детей, значит — для будущего. Кстати, удивительное все же время было — начало 60-х, когда, пусть и в «Детгизе», печатались подобные книги, когда такие книги — читали! Причем тиражи были огромные. И нарасхват! Я не успел переговорить, договорить тогда с Анфиловым, не успел узнать — откуда у него такие подробные сведения о Термене, не догадывался тогда, что они могли быть из первых рук. Позвонил как-то Анфилову домой — «его нет, умер...». Остается теперь из нашего нынешнего далека напомнить о сегодняшней нашей, пусть, и запоздалой, благодарности за его прекрасную книгу...
Да, публикаций о самом Термене, особенно о его «терменвоксе», в 60-е годы и позже было немало[4], но читателям и в голову не приходило, не могло и не должно было прийти, что речь идет о здравствующем человеке, — так умело и тонко скрывался в них сам факт сегодняшнего его «наличия присутствия». Почему-то... Впрочем, после стало ясно — почему скрывался. Мефистофелям удобно было — есть человек, и вроде бы его нет. Надо было так — им. Читателям предлагалась легенда, недоговоренная легенда, миф. Весьма забавным было и то, что в отечественных справочниках, энциклопедиях того времени «терменвокс» упоминался, удостаивался отдельных статей, сам Термен — нет. И даже в 1966 году, когда появилась собственная небольшая книжечка Л.С.Термена, — имя автора воспринималось мною, да и не только мною, наверно, как некий прощальный привет из далеких прошедших времен, как нечто отстраненное, из области классики и хрестоматий (меня, кстати, приятно «кольнуло» тогда, что Термен упоминал и о светомузыке как возможном поле деятельности изобретательного ума)[5]. Между тем, мифологизация достигла такого уровня, что «терменвокс» стал сюжетным стержнем фантастических произведений, причем принцип его действия анонимно, без ссылок на Термена, переносился и на создание светомузыки как последнего «писка моды» эпохи НТР. Я с удовольствием процитирую строки из странного рассказа «Сиреневая токката махаона» неизвестного мне писателя, — жаль, — что не сумел с ним познакомиться:
«Щелкнул переключатель, и я невольно вздрогнул — колпак осветился мерным сиреневым светом. Одновременно с этим из-под колпака раздался мягкий и тонкий звук, похожий на звук органа. По комнате прошел легкий запах, отдаленно напоминающий запах маттиолы... В данном случае произошла трансформация механического движения бабочки в гамму цвета, звука и запаха... Махаон вздрогнул, пополз вверх по антенне и вдруг взвился в воздух. Одновременно с цветовым фонтаном на меня обрушилась лавина звуков. Звуки представляли какофонию, однако, иногда прорывался какой-то строго определенный, непрерывный, слабопульсирующий ритм, напоминающий ритм токкаты»[6] ...
Впрочем, «технари», соревнующиеся в усовершенствовании «терменвоксов», вскоре реализовали эту идею живьем — появилось сообщение, что студенты Московского авиационного института создали световой «терменвокс» (разве было кому-либо тогда известно, что идею сочетать музыку и свет, да и запах тоже, реализовал еще в 20-ые годы сам Лев Сергеевич?!)[7]. Так или иначе, сочетание слов «Термен», «легенда», «фантастика» стало восприниматься таким естественным, что и позже, когда Термен «возродился», «легализовался в жизни», и его имя стало можно вновь упоминать в печати, «терменвокс» был органически вплетен в фантасмагорическую ткань нашумевшего в 1980 году сюрреалистического романа В.Орлова «Альтист Данилов»[8]...
После поразившей меня встречи с «живым мифом» в Московской консерватории я узнал, что мы уже имели возможность встретиться и раньше, — на конференциях, организованных в Ленинграде Комиссией по комплексному изучению художественного творчества[9], а затем уже не раз пересекались «очно» с Львом Сергеевичем на разного рода симпозиумах в Москве, Житомире, Таллинне, на соседних страницах разных сборников[10]. И я со все большим удивлением и преклонением перед Львом Сергеевичем убеждался при этом, что и наши интересы, оказывается, пересекаются во многих областях — не только в светомузыке, но и в так называемой «пространственной музыке», использующей движение звука по любым траекториям в заданном объеме зала, и т. д.
Побывал я у него в гостях. И на работе, в МГУ, и дома — в небольшой двухкомнатной квартире в жилом комплексе КГБ на Ленинском проспекте. Не раз он приезжал затем к нам в Казань, на наши конференции, всесоюзные школы молодых ученых и специалистов «Свет и музыка». Легко взлетал на пятый этаж со своим «терменвоксом», отказываясь от помощи. Изумлял нас тем, что наощупь, пальцами в розетку, мог определять напряжение в сети. А вечерами, в кулуарах, не для печати[11] , рассказывал нам, его юным коллегам, удивительные, невероятные истории из своей жизни.
Юность альбигойца, или размышления о Фаусте
...Лев Сергеевич не раз показывал мне в Москве сохранившийся родовой герб Терменов со странным девизом: «Ни более и ни менее» (рис. 3), листал пожелтевшие листы альбома со своим генеалогическим древом, корни и ветки которого подробно прослеживались на многие века в прошлом, они уходили во Францию, Германию. Рассказывал с такими подробностями, — будто сам жил в те давние времена, да и о своем детстве такие ранние детали вспоминал, что порою не верилось: о том, как крестили в православном храме сразу после рождения, о том, как начал читать в три года, какие опыты проводил в гимназии. Сразу приходит в голову Сальвадор Дали, современник Термена, тоже великий, — тот, судя по его «дневникам гения», помнил даже о внутриутробном своем развитии. Но если у художника-сюрреалиста это был очередной повод для подтверждения «сверхреальности» его запредельного творчества, то Лев Сергеевич удивлял слушателей спокойно, без мистических всплескиваний усами, всегда стараясь подтверждать — фактами и документами — торжество любезного его слуху и духу материалистического мировоззрения.
