Мы к тому времени уже крепко набрались. Не потому, что много выпили, а потому что Фрэнк был уже стар, а я здорово вымотан.
– Скажи-ка мне, Макс, а какого хрена ты решил слезть с самерсенских матрасов?
– Ну, я получил телеграмму. Я же тебе рассказывал: приходит телеграмма, и мы...
– Это я понял. Но как они тебя нашли?
– Пару месяцев назад я засветился. Дал адрес.
– На хрен? Я знаю Буги и люблю эту занозу почти так же, как тебя. Вы для меня вместо сына и дочки. И мне не доставит радости, если один из вас пришьет другого.
– Мне тоже, Фрэнки, поверь...
– А она тебя грохнет, Макс. Она, если захочет, кого угодно грохнет. И сейчас, Макс, она хочет грохнуть тебя. Даже мне не удалось ее переубедить.
Я медленно, насколько позволял захмелевший организм, поднялся с пола и уставился на клошара.
– Эта стерва была у тебя?!
– Неделю назад. Обещала надрать мне задницу, если узнает, что я скрываю от нее твой адрес.
– И?..
– Что – и? Уехала с тем же, с чем приехала.
Меня штормило уже по полной. Я сделал глоток и передал бутылку Фрэнки.
– Мы в заднице, старая ты перечница, ты даже не представляешь, в какой мы глубокой заднице. Особенно я. Знал бы ты, как я ее боюсь!
– Макс, она до сих пор убивается по тому парню. Ты переехал ее большу-у-ю любовь. А любовь – самая уродливая обезьяна в этой жизни. Хотя и самая прекрасная. Вернее...
– Фрэнки...
– Не перебивай старого человека. Парфюмеры говорят, что самые прекрасные ароматы граничат со зловонием. Это про любовь, Макс. Она настолько уродлива, что кажется нам прекрасной. И наоборот.
– Ты несешь какой-то романтический бред, Фрэнки. Хотя, может быть, ты и прав. Наверное, потому настоящая, мать ее, любовь никогда не бывает долгой, что это всегда крайность, лезвие, и рано или поздно приходится сваливаться, чтоб не перепилило.
– То-то и оно, – сказал Фрэнки и сделал большой глоток. А потом повторил: – То-то и оно. Если бы ты дал Буги время, она бы рано или поздно свалилась. Туда или сюда. Но ты поторопился, и бедную девочку просто перепилило пополам. Ты, Макс, разорвал ей сердце. Да-да-а, как бы банально это ни звучало.
Я забрал у Фрэнки бутылку и снова опустился на пол.
– Значит, ты тоже считаешь, что я поступил неправильно?
– Ничего подобного. – Фрэнки так махнул рукой, что чуть не свалился с гамака. – Чертово земное притяжение... О чем я?.. Ах, да. Я как раз считаю, что ты поступил правильно. Просто... Отдай бутылку... Просто «правильно – неправильно» к настоящей любви никакого отношения не имеют. Там есть только данность. Или пустота. У Буги осталась пустота. Ее надо было как-то заполнить. И она заполнила ее тобою. Ты, кстати, сам дал ей повод. Почему ты не пристрелил его хотя бы через год? Ты не самурай ни хрена, Макс.
– Иди в задницу, Фрэнки. И отдай бутылку. Я сделаю последний глоток и пойду спать.
– Возьми ключ сам, о’кей?
– Ладно, лентяй. Какого черта я тебя сюда притащил, если ты ни хрена не делаешь... Эй, кого спрашиваю?!
Но Фрэнки уже спал.
Последний глоток не доставил мне удовольствия, и я решил, что банкет пора заканчивать. Махнув гамаку рукой, я взял из стеклянного ящика за стойкой один из ключей и нетвердой походкой покинул домик портье.
Пока мы с Фрэнки поглощали виски, от хорошей погоды не осталось и следа. Я, кажется, уже писал о капризном климате этих мест. Вот и теперь мелко сек омерзительно холодный дождь и шальные порывы ветра, налетающие со всех сторон, норовили метнуть пригоршню брызг то в лицо, то за шиворот. Пока я преодолевал два десятка метров до коттеджа, моя одежда вымокла до нитки, самого меня начала бить дрожь, и, ко всему прочему, в висках поселилась ноющая боль – хорошо знакомый признак преждевременного похмелья. Надо кинуть шмотки на полотенцесушитель и завалиться в кровать. В противном случае утро будет безрадостным, как стихи Буковского.
11. Нарколепсия – сон разума
Пробуждение было стремительным, болезненным и ничего хорошего не предвещало.
Я услышал оглушительный визг тормозов и голос Сабжа, осыпающего ругательствами все и вся. И открыл глаза. Прямо на меня неслись высоковольтный столб и хиленькая придорожная рощица. Рефлекторно вжавшись в кресло и упершись ногами в торпеду, я рванул левой рукой руль, так что столб остался в стороне, а ветви кустарника полоснули по борту ЗИСа. Сердце мое, подпрыгнув в районе кадыка, рухнуло под копчик и там замерло. Медленно повернув голову, я увидел белого как мел Сабжа, вцепившегося в руль посиневшими пальцами.
– Это, блин, что сейчас было? – прохрипел я.
Сабж молчал, глядя перед собой пустыми глазами. Я медленно дотянулся до водительской двери, открыл ее и с размаху вписал Сабжу кулаком в скулу.
– Твою мать, – выпадая из дредноута, сказал он.
– Какого хрена ты сел за руль, Сабж? И какого хрена я оказался на пассажирском сиденье? Ты меня что, приволок на руках, Геракл долбаный?
– Макс, ты рехнулся? В ЗИС ты залез сам. И сел на пассажирское сиденье. Как я должен был это расценивать?
– Погоди, Сабж... Я точно помню, что вечером пошел в коттедж... Ну да, точно, я заснул в коттедже.
– Какой, на хрен, вечером? Я тебе говорю про сегодняшнее утро. Я разбудил тебя, ты оделся и поплелся к машине. Взгляд у тебя при этом был вполне осмысленный.
– Ничего не помню. Вообще ноль...
– Тебя зомбировали производители виски, – кивнул, усмехаясь, Сабж. – Это не страшно. Ты просто выполнишь какую-то миссию и спокойно помрешь.
– Я уже выполнил свою миссию, когда дал тебе по морде. Какого хрена ты уснул за рулем?
– Глупый вопрос. Почему люди засыпают, а?
– Потому что мудаки, – огрызнулся я. – Все, теперь поведу я.
– Жаль, – делано опечалился Сабж, – я только начал входить во вкус.
