Я кивнула. Я знала, что работа для Моны больше, чем работа. Она служит определенным символом.
– Я думаю, Билл должен поехать в Цинциннати, – сказал Фрэнк. – Его работа… он до сих пор зарабатывал так, ерунду. Может, ее хватало только на еду и плату за квартиру. Мона сама платит и за школу, и за нашу одежду. И за свою, конечно. И каждый раз, как она купит ему рубашку, галстук или пижаму, она подчеркивает, что без нее он вообще бы остался голышом. Паршивое положение для мужика, и Мона делает это по-глупому.
Фрэнк говорил спокойным ровным голосом, и я снова почувствовала, что учусь у него говорить о родителях, любя их и понимая. Потому что не возникало сомнений: Фрэнк любил и Мону и Билла.
– Как бы там ни было, думаю, ему стоит переехать в Цинциннати и взять Мону с собой.
– А как же ты и Луиза? – спросила я.
– Нам, наверно, тоже придется ехать. Мне не хочется, но я считаю, мы должны это сделать ради Билла.
– Я тоже уезжаю, – сказала я тихо, уставившись на тротуар. Мне показалось, что все, все кончено и что в той жизни, которая теперь начнется, все, чем я дорожила, приходит к концу.
– Ты? Куда? – поразился Фрэнк. Я не отвела взгляда от тротуара.
– Мама и папа уезжают в Италию до конца зимы. А меня отправляют в какой-то пансион.
– Когда? – спросил Фрэнк.
– Скоро. На той неделе.
Фрэнк произнес то, о чем я и сама подумала:
– Зима только что началась, и вот вдруг она разом кончилась. И теперь должна начаться где-то в другом месте. А мне так нравилось, как она начиналась здесь, и очень бы не хотелось что-нибудь менять.
– И мне тоже, – прошептала я, готовая вот-вот расплакаться.
Фрэнк распрямил плечи и показался выше ростом.
– Ладно, – сказал он. – Раз ты уезжаешь на следующей неделе, то эта неделя наша. Пусть это будет замечательная неделя, Кэм. Хорошо? Мы сделаем ее неделей Камиллы и Фрэнка.
– Да, – сказала я, внезапно вновь почувствовав себя счастливой. Особенно потому, что провести всю неделю вместе предложил Фрэнк.
– Что будем делать, Кэм? У меня на что-нибудь сверхъестественное не хватит денег. А давай прокатимся на пароме?
– Давай, – согласилась я.
– Просто съездим на острова и обратно. Знаешь стишок Эдны Милли? «Мы молоды были, как это приятно, мы плыли паромом туда и обратно». Мне бы хотелось прокатить тебя в коляске на лошадях по Центральному парку, но мне это не осилить.
– Я предпочитаю паром, – сказала я, хотя мне бы очень хотелось прокатиться в коляске рядом с Фрэнком.
Когда мы вернулись с парома, то просто пошли бродить по улицам города. Улицы быстро наполнялись людьми, возвращавшимися с работы. Дул холодный ветер, и у меня мерзла голова, потому что на пароме с меня сдуло мой красный берет в воду. Фрэнк взял меня под руку, и мы шли в толпе, пока толпа не начала редеть. Мы оказались на спокойной улочке, где были всего один-два прохожих, которые шли быстрыми шагами, наклоняя головы от встречного ветра. Мое хорошее настроение стало понемногу улетучиваться. Я шла рядом с Фрэнком, и мне хотелось крикнуть ему: «Скажи что-нибудь утешительное!» – хотя я и сама не знала, что хотела услышать. Фрэнк и Луиза уедут в Цинциннати, а я поеду в пансион, и все будет кончено, кончено. И это из-за Жака! В своей печали я забывала, что Жак уж точно никакого отношения не имеет к Цинциннати. Все из-за папы, который не так… а что не так, я и сама не знала хорошенько. Но я знала, ведь из-за чего-то мама плакала и страдала и однажды так глупо пыталась порезать себе вены. Я знала точно, что маме вовсе не хотелось умирать.
– Фрэнк, – спросила я, – что бы ты сказал о человеке, который попытался бы совершить самоубийство?
Фрэнк схватил меня за обе руки.
– Камилла, ты не…
– Нет, я не о себе, – сказала я. – Правда. Это я не о себе.
– Но ты же говоришь о ком-то?
– Конечно. Нельзя говорить ни о ком, не правда ли?
Фрэнк все еще держал меня за руки. Он пристально смотрел мне в глаза.
– Я считаю, что это непростительный грех, Камилла, – сказал он. – Если Бог даровал нам жизнь, то он не ждет от нас, что мы кинем ему этот дар обратно в лицо. Суицид – это убийство.
– Ты не думаешь, что в иных случаях оно может быть правомерно?
– Нет, – отрезал Фрэнк. – О, Кэм, ты не имеешь в виду Дэвида?
– Нет, – сказала я. – Я не имела в виду Дэвида.
– Но почему ты спросила об этом? Я не хочу совать нос в твою жизнь, но меня очень тревожит, когда ты говоришь о таких вещах.
– Это была моя мама, – произнесла я, и ветер пробрал меня до дрожи. – Моя мама попыталась – пару
