старомодный кожаный бювар с монограммой.
— Вот, — сказал он, — возьмите. Там, внутри, компакт. Мой личный дневник. Его никто не прослушивал, кроме комиссии. Я сам его не прослушивал. Не могу.
Он вновь помолчал.
— Никто из них, из тех, кто вернулся, со мной не разговаривает. Никто из них ни разу даже не поглядел мне в глаза. Но если вы попробуете обвинить меня перед ними, я не ручаюсь за вашу шкуру, Рихман. Впрочем, они вам не расскажут о том, что было. Никогда. Хотя в газеты кое-что просочилось. Вы должны помнить. Это было лет пятнадцать назад. Меня тогда называли «Звездный палач». Красиво… и глупо. Читайте.
— Я не…
— Вы же не нарушаете никаких этических норм, Рихман. Ни профессиональных, ни просто человеческих…Никаких… Я сам передал вам его.
— Не в этом дело…
— Боитесь?
— Ну чего мне бояться, Ковальчик…
— Ну не боитесь, так брезгуете… Но ведь от того, что вы откажетесь это прослушать, ничего не изменится. Он же не испарится. События не повернуть вспять. Вы ведете себя глупо. Вам, профессионалу, представилась уникальная возможность познакомиться с поведением замкнутой группы людей в экстремальной ситуации, а вы наложили в штаны.
— Ладно, — сказал Рихман, — давайте. И пойдите к черту.
— Я знал, что так и будет, — довольно сказал Ковальчик. — В конце концов вы сломались. Все вы ломаетесь.
— Входите, — сказал референт. Он и сам прошел следом за Ковальчиком в небольшой бело-золотой кабинет, но остался стоять у входа. Это была почти приватная беседа — почти приватная, потому что совсем приватных бесед в таком месте и в такое время не бывает.
Ковальчик вытянулся по струнке, чуть наклонив седеющую голову.
— Господин президент!
— Да-да, — президент вежливо кивнул ему. Он, хоть и вышел из-за стола навстречу Ковальчику, но стоял в непринужденной, почти вальяжной позе, потому что был человеком штатским. Он даже собрался пожать Ковальчику руку, но потом передумал.
— Садитесь. Я читал вашу докладную записку, — сказал он. — Весьма впечатляет.
Ковальчик промолчал.
— И все-таки риск велик…
— Да, — согласился Ковальчик, — риск всегда есть. Но он не так уж велик. Во всяком случае, большая часть финансового риска ложится не на плечи государства.
— Синдикаты, — пробормотал президент.
— Да. Крупные корпорации. Они-то могут себе позволить вкладывать деньги в долгосрочные проекты. Право на разработку недр и все такое… Сейчас это кажется утопией, но со временем, быть может, межзвездные перелеты станут обычным делом… рутиной. А у них уже все будет в кармане.
— Кто же намерен разрабатывать недра? Вы что, набрали команду из горных инженеров?
Не читал он докладной записки, подумал Ковальчик. В лучшем случае, просматривал. Должно быть, в основном ту часть, где речь шла о финансировании…
— Они умеют все, — сказал Ковальчик — Но дело не в этом. В худшем случае они не вернутся. Тогда корпорации могут проститься со своими средствами. Промежуточный вариант предполагает, что они все же вернутся — с пробами грунта, с биопробами…
Он замолчал.
Президент поощрил его кивком головы.
— В лучшем случае, они тоже не вернутся. Если найдут условия, благоприятные для жизни. Этот шанс невелик, но он все же есть.
— Какова численность экипажа?
— Стандартная — тридцать человек.
— Да, — кивнул президент, — они ведь повезут эмбрионы.
«Все-таки читал», — подумал Ковальчик.
— Если ситуация будет благоприятной, эмбрионы инициируют. А эти тридцать станут патриархами. Учителями. Возможно, нам впервые удастся создать действительно жизнеспособное общество.
— Ага! — сказал президент. — Рихман!
— Вы не слишком-то увлеклись этой идеей.
— В общем, да, — согласился президент.
— И все-таки поддержали меня. Президент вздохнул.
— Насколько я понял, ваши люди — добровольцы.
— Да, — согласился Ковальчик, — все до единого.
— Что ж… надеюсь, это сработает. Другого выхода все равно нет, верно? Куда вы отправляете первый корабль?
— Сириус.
— Интересно, — сказал президент вежливо, — почему Сириус?
— Двойная звезда. По теории Дюваля жизнь зародилась в приливно-отливной зоне. А солнце-спутник может оказывать на планеты примерно то же воздействие, что и крупные планетные спутники. При условии стабильных планетных орбит, разумеется. Но «Энтерпрайз» привез данные, снимки из глубокого космоса, спектральные анализы… Похоже, на одной из планет системы Сириус отмечены спектральные линии водорода и кислорода… А это значит…
— Жизнь?
— Возможно. Ответ, как вы понимаете, мы получим нескоро. Возможно, не получим совсем. Во всяком случае, я уже не узнаю, увенчался ли эксперимент успехом. Даже при нынешних полетных скоростях и уровне развития медицины…
Президент молчал. Он смотрел в пол, и Ковальчик понял.
— Вы подписались на обработку в имморталии! — воскликнул он. Референт пошевелился у него за спиной.
— Ковальчик, — холодно произнес президент, — это не ваше дело.
— Прошу прощения, господин президент, — сказал Ковальчик, — просто… человек смертен… так положил Господь. Я понимаю, соблазн велик, но это только соблазн. И что случится с человеком, когда он обретет физическое бессмертие? Кто может это знать?
— Кто может знать, что случится с человеком, если он откажется от своей человеческой сущности? — спросил президент. — Пусть даже во имя великой цели?
— Он откажется от худшей своей половины, — сказал Ковальчик. — Он не будет знать страха, приступов беспричинной ярости, ненависти к ближнему только потому, что ближний этот — иной. Не такой, как ты. И общество своих соплеменников, запертых в тесноте звездного корабля, не сведет его с ума.
— Надеюсь, — рассеянно сказал президент. Он кашлянул, и референт тут же неслышно приблизился к Ковальчику.
«Обученный малый», — подумал тот. Он сдвинул каблуки и резко, по-военному поклонился.
— Я могу продолжать? — спросил он.
— Да, — кивнул президент, — да. Разумеется.
— Я прослушал ваш дневник, — сказал Рихман. — Во всяком случае, ту часть, которую смог прослушать.
— Что ж, — ответил Ковальчик. — Хорошо.
— Я прошу прощения.
— Мне не нужны извинения. Мне нужны ваши соображения.
— Они должны были свернуть программу.
