– Вернер погиб, – вот все, что я сказал. Я даже и мысли не допускал, что он мог быть только ранен.
– Ах, вот как? – ответил Фогель, слабо улыбаясь. – Вот как. – Он как-то по-детски беспомощно махнул рукой и посмотрел на меня своим здоровым глазом с такой грустью и серьезностью, что мне стало не по себе. – Майер… разбился… тоже.
Майер 2-й тоже!
Позже я узнал, что Майер 2-й был сбит зениткой, стоявшей на крыше диспетчерской башни, а Фогель в отчаянной атаке уничтожил расчет пушки. Только тому, кто знал этих пилотов, было по силам понять, что один без другого не мог существовать. Поэтому гибель Фогеля казалась неизбежной. Ни тот ни другой никогда не рассказывали о своих родителях, братьях или сестрах, не ездили в отпуска, не писали писем и не искали себе девушек, чтобы жить в своем отдельном мире. Каждый много раз спасал другому жизнь. Только в опасности Майер 2-й и Фогель испытывали счастье, потому что могли идти на огромные жертвы ради друг друга. Это был больше чем союз двух летчиков, но если бы им случилось жить в мирное время, жизнь могла притупить их чувство привязанности.
Почти каждому из наших пилотов было сегодня что рассказать. Но меня занимало другое. Когда в диспетчерскую стали приходить торопливые доклады, я начал составлять список погибших и пропавших без вести. Может, я занялся этим потому, что не хотел думать, или потому, что Вернер был среди погибших, или по какой-то другой причине, а то и вовсе без причин. Я продолжал писать. Наверху хотели знать, какое требовалось пополнение. Такое циничное соображение пришло в голову первым. До счетного механизма моего мозга доходили не фамилии, а только количество погибших. Этот аппарат не мог принимать в расчет имена, означающие невыразимое горе, окончательные потери людей, живых человеческих существ, по которым скорбели их жены, дети, родители и друзья.
Наконец, оторвавшись от своего занятия, я поднял глаза и увидел оживленные лица в пятнах крови или грубые от высохшего пота – лица тех, кто прошел через этот ужас. Нет, мертвых с нами не было. Они лежали где-то среди догоравших обломков, обезображенные и обуглившиеся. Кто-то произнес странное имя.
– Кто это?
– Он остался под Брюсселем. Молодой парень, – сказали мне несколько ребят, пришедших в нашу эскадрилью накануне. Теперь я знал, что тот семнадцатилетний паренек тоже не вернулся.
Кто-то наклонился над моим плечом и вычеркнул из списка Вернера. Я поднял глаза.
– Не все, кто входит в штопор, заканчивают на просторах охотничьих угодий, – со смехом сказал мой друг. На поле стоял его самолет с простреленными лонжеронами крыльев и без антенны.
Глава 20
Конец войны приближался, и погребальный звон по погибшим продолжал звучать все громче. Пока решалась судьба Германии, мы должны были сражаться до последней капли крови. На востоке дивизии истекали кровью, на западе противник сминал полки пятнадцати-шестнадцатилетних мальчиков из гитлерюгенда, которые погибали вместе со взрослыми. Границы рейха были прорваны, и союзники наступали со всех сторон. Превосходство американцев и англичан в воздухе теперь чувствовалось постоянно.
Каждый раз, когда самолет неприятеля появлялся над нашим аэродромом, мы прятались в укрытиях, потому что получить разрешение на взлет было невозможно, а нам хотелось смотреть этот спектакль с безопасного расстояния. Только одного Фогеля было не остановить, когда он видел врага. Он летал с одним глазом. Левый ему выбил небольшой осколок снаряда. Теперь глазную впадину закрывала черная повязка. Хотя Фогель придавал не меньшее значение своим глазам, чем любой другой смертный, не эта потеря была главной причиной его постоянной задумчивости. Тот, кто не знал этого летчика, не поверил бы, но Фогель досадовал, что был еще жив. По тому, как развивались события, ему предстояло еще долго ждать, чтобы его сбили в воздушном бою. Kommandeur запретил Фогелю летать с одним глазом, но пилот проигнорировал запрет. Приказы самому себе значили для него гораздо больше: лететь, драться и погибнуть.
В таком состоянии духа Фогель вылетал по несколько раз на день, почти всегда возвращался с новыми победами, а потом в задумчивости сидел в углу, как старик, размышляя о своем трагичном одиночестве: он всегда побеждал и не мог разделить судьбу своего друга.
Однажды солнечным утром в воздухе появились тридцать «Тандерболтов», которые несли на своих брюхах бомбы. Когда мы бросились в укрытия, только сумасшедший Фогель вылетел навстречу врагам. Истребители-бомбардировщики один за другим добрались до середины летного поля и стали «откладывать там свои яйца». Вероятно, это были бомбы замедленного действия, поскольку заряды не взрывались. Бомбы весом в центнер не врезались в землю. Более того, они мирно лежали на траве. Только полчаса спустя мы осмелились приблизиться к месту их падения. Там нас ждал приятный сюрприз – «Тандерболты» просто избавились от дополнительных топливных баков. Мы с глуповатым видом переглянулись и расхохотались. Потом нам стал понятен рыцарский поступок неприятеля: таким безобидным знаком противники предупредили, что скоро с неба посыплются настоящие бомбы. Очевидно, командир их эскадрильи наслаждался этой изощренностью, и мы поблагодарили его за это.
– Фогель погиб! – вдруг крикнул кто-то.
Механик провел нас к находившейся неподалеку лесопосадке, где мы нашли тело нашего друга. Он лежал лицом вниз. Когда мы подняли голову Фогеля, из открытого рта начали вываливаться зубы. Его тело внутри летного костюма превратилось в мягкую массу. От удара все кости, видимо, раздробились. Мы были огорчены, несмотря на то что каждый день ждали этого несчастья.
Вернер посмотрел на кольцо парашюта:
– Наверное, он не смог дернуть его.
Но каждый из нас знал, что Фогель, впервые сбитый в воздушном бою, просто не захотел открывать парашют.
Вернер прикусил губу.
– Бред! – процедил он сквозь зубы, и я тоже недоуменно покачал головой, хотя в глубине души мы чувствовали симпатию к поступку Фогеля. Мы стояли над телом товарища и смотрели друг на друга. Только нас двое и осталось от «аббевилльских ребят». Кто следующий?
К полудню в небе появились крупные эскадрильи «Боингов». Один за другим они пролетели над нашим аэродромом. Бомбы со свистом посыпались вниз. А когда глухой гул канонады и облака пыли стали приближаться к нам, мы поняли, что нужно паковать чемоданы, чтобы на следующее утро покинуть этот милый городок и где-то ждать следующего разгрома, может быть, последнего.
Когда пришел апрель с его переменчивой погодой, грозами и первыми распускающимися цветами, германская армия была на последнем издыхании. Высшее командование принимало решительные меры, чтобы предотвратить надвигающийся разгром войск. Генералы встречали свою смерть на виселицах. В разрушенных городах дети и старики устраивали на мостах и дорогах баррикады из мусорных баков и канистр из-под бензина. Остановить врага должен был невооруженный фольксштурм.
Тысячи необученных молодых девушек призвали несколько месяцев назад в подразделения люфтваффе на западе, чтобы возложить на них ответственную работу опытных авиамехаников. Когда на Восточном фронте срочно потребовалось затыкать прорехи, тысячи солдат стали перебрасывать туда. Но они так и не добрались до цели. Людей долго держали в транзитных лагерях, а потом возвращали в их старые подразделения или расселяли в уже переполненных казармах. Неприятель прекрасно знал о положении дел в наших войсках. Пока командующий люфтваффе обрушивался с бранью на истребителей, а мы запирали дверь и ставили граммофонную пластинку с записями его полной обвинений речи, британское радио призывало нас сдаваться.
Самолеты различных форм и размеров сотнями стояли по краям поля нашего аэродрома, а новые машины постоянно садились, надеясь найти укрытие на этой странной стоянке. Здесь же располагались раненые, прибывшие с Восточного фронта, женские военные формирования с севера. На летном поле разгружалось оружие и даже мебель. Командиры без войск, солдаты без офицеров – все собрались на аэродроме в отчаянии или в молчаливой надежде, что скоро смогут отправиться домой. Только в одном уголке продолжалась методичная активность – в нашем лагере, в огороженной зоне, которую мы теперь делили с пилотами самолетов с турбинными двигателями. Это была испытательная эскадрилья, в которую перевели Георга.
Инженеры, прошедшие летную подготовку, но не имевшие опыта и практики, как у асов, сталкивались с
