километров, и ты попадешь в зону другого ретранслятора. Вызовешь помощь. Дождешься ее. И приведешь сюда. Хорошо?
– А ты?
– Я подожду.
– Аргус…
Она наклонилась и положила руку ему на холку. Тяжелая голова ткнулась ей в ладонь.
– Он признал меня, – сказала она удивленно.
– Да, – я прислушивался, но вокруг было тихо. – Надо же!
– И мне кажется… мне кажется… Он как бы где-то рядом. Я не знаю, как сказать…
Я покосился на аргуса. Он дышал ровнее и больше не припадал на лапы. И там, где всегда, десять лет подряд на краю сознания я ощущал его присутствие, сейчас была странная пустота.
Никогда не слышал, чтобы аргус поменял симбионта. Связка между человеком и аргусом считается неразрывной. До смерти. Это как сиамские близнецы. Умирает один – умирает другой. Впрочем, аргусы, в отличие от собак, живут долго.
– Очень хорошо, – сказал я, – значит, ты можешь взять его с собой. А он видит силовые поля. Он выведет тебя к трассе. Там ретрансляторы буквально на каждом шагу. Ты вызовешь помощь и вернешься. Я подожду.
Она кивнула. Неуверенно взглянула на меня и поднялась. Аргус поднялся следом. И прижался к ее ноге. Она обернулась, уходя. Он – нет.
В общем-то я подложил ей свинью.
Она поймет это, когда обнаружит, что от аргуса ей не избавиться никогда. И когда почувствует косые взгляды, и никто не будет приглашать ее на вечеринки, и ни один мужчина больше никогда не рискнет обнять ее, поскольку то, что будет чувствовать она, будет чувствовать и аргус… А людям это неприятно.
С другой стороны… Эта история наверняка вызовет скандал. Журналисты просто вцепятся в нее – на спокойной Земле так мало новостей. И общество, мучимое комплексом вины, будет к ней особенно внимательно.
И конечно, она будет получать мою пенсию.
Она ведь моя жена.
А потом, сказал я себе, аргус заберет ее в какое-нибудь удивительное место, куда, оказывается, уходят все они – вот почему никогда не собираются вместе ныряльщики и их поводыри… Нет, это уже из области бреда. Наверняка у меня сейчас температура под сорок. И эта пустота, расползающаяся внутри… скоро она станет еще больше и пожрет меня.
Но какое-то время у меня еще есть.
Он легко ушел, подумал я, мне казалось, он привязан ко мне, как я к нему, но она была права: это чужое существо, нельзя угадать, что он чувствует на самом деле. Не было никакой привязанности, никакого доверия, ничего не было – только нерасторжимая связь, которую он все-таки сумел разорвать, уйдя по нити моей любви.
Но к трассе он ее выведет, это точно.
Сквозь шум крови в ушах я услышал треск сороки.
Сорока, бессменный часовой леса, на своем птичьем языке кричала: «Сюда идут! Сюда идут!»
Я понимал этот язык, как раньше понимал бессловесный язык аргуса.
Я переполз за сиреневый валун в пятнах лишайников, вынул из кармана крошечный, почти игрушечный пистолет и снял его с предохранителя.
– Ближе, прошу вас, – сказал я замершему лесу. – Еще ближе…
