Огромное дерево с треском рушится, цепляясь за провода. Во все стороны летят искры. Вывороченные корни угрожающе протягиваются в сторону Ленки и начинают медленно шевелиться.
— Ой, мамочка… -…Проходите, проходите в ворота, приготовляйте путь народу, равняйте, равняйте дорогу, убирайте камни, поднимайте знамя для народов!..
Неожиданно воздух расступается, и на парапете возникает чья-то фигура. Какое-то время она балансирует, пытаясь удержаться на пляшущих камнях, потом с её протянутых ладоней вырываются снопы искр и летят в сторону Изи. Изя отпрыгивает, демонстрируя хорошую реакцию.
— Смотри! — Ленка хватает Августу за рукав. — Это же тот, из Совета Девяти…
Новоприбывший вновь поднимает руки, но парапет, выгнувшись горбом, сбрасывает его на землю. Он откатывается, вновь вскакивает на ноги.
— Бабы! — орёт председатель. — Пригнитесь!
Ещё один сноп искр, на этот раз изумрудно-зелёных, летит на Изю. Мальчик застывает с поднятыми руками, потом падает на бок, замирает и лежит неподвижно.
Земля, охнув в последний раз, успокаивается, ветер стихает, пурпурная мгла над морем рассеивается.
— Вы его убили, — всхлипывает Ленка, бросаясь к Изе.
— Чёрта с два, — устало говорит председатель. — Вырубил немножко. Сейчас очнётся…
Он нагибается над распростёртой на земле фигуркой и носком добротного кожаного ботинка отшвыривает в сторону камень, выпавший из раскрывшейся ладони.
— Забирайте ваше добро.
Ленка хватает камень. Он раскалён и жжёт ладонь, но она боится выпустить его из рук.
Изя постепенно приходит в себя: он медленно поднимается с земли и тоненько всхлипывает.
— Ну, — вздыхает председатель, — что ты тут сотворил, сучок сикоморин?
— Я хотел, как лучше, — плачет Изя, тряся острыми плечами.
— Всё от таких, как ты, — устало говорит Августа, — от таких вот маменькиных сыночков с комплексами. Иллюзии у них. Кормят вас в детстве манной кашей, а потом у вас появляются идеи. Вы же хуже бандитов — у вас размах…
— Аваддон его подери, — говорит председатель, отряхивая испачканные землёй колени, — чуть руку не вывихнул.
Изя плачет.
— Воинство небесное напустил, проклятущий. Кем ты себя вообразил? Тоже мне, архангел Метатрон… Ладно, забирайте камень и валите отсюда, пока вас не арестовали за нарушение общественного спокойствия.
— А рабби Барух? Голем?
— Барух вас больше не потревожит. Я с ним разобрался.
— Как? Как Али-Баба с Зямой?
— Ну, не совсем… но в общем, да, что-то в этом роде.
— Всё равно, — решительно говорит Августа, — всё равно. Не буду я у себя эти чёртовы камни держать. Вы чего хотите? Чтоб у меня дом загорелся?
— Ничего с вами не будет, — председатель окидывает Ленку с Августой презрительным взглядом. — Калибр не тот.
— А…
Но председатель уже исчезает во вспышке белого пламени.
— Доволен? — мрачно спрашивает Ленка.
Изя вытирает рукавом нос и сопит.
Они медленно идут обратно в город. На месте фабрики — груда кирпичей и покорёженной арматуры, на земле — пятна липкой зелёной слизи… Где-то вдалеке отчаянно воет сирена.
— Калибр не тот, — фыркает Августа. — А у этого паршивца, значит, тот калибр…
— Тебе мало? Мы и со своим-то делов натворили. Зяму замочили, музей взорвали.
Теперь вот Привоз разнесли.
— И фабрику, — подсказывает Августа.
— Фабрика не в счёт. Она и так под снос. Но дальше-то что… Город ведь жалко.
— Жалко. Хороший был город, — меланхолично соглашается Августа.
— Ну почему, — жалобно говорит Ленка, — почему всё с таким шумом. Почему просто нельзя поднять с земли камень, и…
Она нагибается, поднимает камень.
— Вот так поднять… Боже мой! Изька! Изька!
Изя с опаской приближается.
— Ну, чего?
— Это буква или что?
— Это буква «алеф», — мрачно говорит Изя. — А где вы его взяли?
— Да вот тут лежал.
Изя вздыхает.
— Не иначе как ангелами служения, — комментирует он, — доставлен этот камень сюда.
— Говори по-человечески. Хватит с меня этой мутотени. Такси! Такси!
Они вновь выскакивают на проезжую часть, приплясывая перед проезжающими машинами.
— О! — говорит давешний шофёр, притормаживая и высовываясь из окна: — Это опять вы? Куда едем?
— Сначала в Аркадию, — говорит Августа, плюхаясь на сиденье. — Потом на кладбище.
— Что-то вы туда зачастили, — замечает шофёр.
— В последний раз, — решительно говорит Ленка. — Завязываем.
— Ну, — шофёр нажимает на педаль, и машина мягко трогается с места, — и как вам это землетрясение?
— Скорее, — пыхтит Августа, — клади. Будем упокаивать.
— Я-то положу. Но в каком порядке?
— А что, есть разница?
— Понятия не имею.
— В порядке нахождения, — деловито говорит мальчик Изя. — Чего тут думать. Он же сам подсказал.
— А ты молчи, чудовище.
— Погоди, — говорит Ленка, — а ведь он прав…
— Ну, валяй в порядке нахождения.
Последний тёплый осенний день плывёт над кладбищем, и небо отливает синевой и пурпуром голубиной грудки, и жёлтые листья блестят на ограде, точно жестяные украшения, и дрожит раскалённый воздух над могильной плитой.
— Вот, — Ленка торопливо выкладывает камешки.
— Ну, и что получается? — интересуется Августа.
— Тав — шин — каф — алеф. Изька, это что-нибудь значит?
— А как же, — говорит мальчик Изя, — это число.
— Семьсот двадцать один? — догадывается Августа.
— Точно.
— Так, выходит, он себя запер числом, обозначающим имя Бога?
— Вообще-то, — размышляет Ленка, — похоже на правду. Потому что, если бы он начертал само имя Бога, тут бы уже такое творилось…
Августа отступает, заложив руки за спину и склонив голову на бок, любуется на свою работу.
— И всё? — удивлённо говорит она, — он оставляет нас в покое?
— Проверить надо бы, — устало говорит Ленка, — теоретически… они больше не должны сдвигаться с места…
