в стенах должны были служить бойницами для лучников в случае осады, а обитатели монастыря и крестьяне из окрестных деревень при появлении недругов могли бы укрыться в храме.
Когда по весне подсохла земля, заложили освященную игуменом церковь. Вымостили котлован каменными плитами, залили крепящим раствором и стали класть стены. Данилка и Андрейка, который уже оправился от хвори, трудились вместе со всеми.
По мере того как росли стены храма, старец Исакий все чаще задумывался о его росписи. Он советовался с преподобным о фреске Пантократора, об иконостасе, о том, кого из ведомых мастеров- живописцев позвать на эту важную работу. С утра до вечера проводил отец Исакий в трудах и хлопотах, ему, как могли, помогали старцы Антоний и Мисаил, но главные тяготы все же лежали на нем. Исакий еще больше похудел, еще ярче проступили на его скулах багровые чахоточные пятна. Порой он заходился в неудержимом кашле, плевал кровью, слабел, и тогда глаза монаха становились болезненно-печальными и казались отрешенными от мира.
Едва закончили работу, сотворили все заготовки в мастерской, Андрейка, запасшись сухарями и толокном, сказал другу, что завтра отправляется в Москву. Данилка покряхтел, повздыхал, но ведь он дал слово…
Глава 9
В сопровождении Михалки и Антипки Лукинич направлялся из загородного дома Тютчева на стройку боярских хором в Кремле. Распогодилось, а в такие дни хранившиеся от дождя под навесом дубовые бревна выкатывали, и надо было присмотреть за плотниками, которые рубили их, клали стены и конопатили мхом.
Через Никольские ворота дружинники въехали в Кремль. Миновав многолюдное торжище, на котором толпились горожане и селяне, Лукинич уже намерился свернуть на Заруб, как вдруг его взор привлекла группка людей, вышедшая из Чудова монастыря. Одеты они были кто во что – в зипуны и армяки, в кафтаны и рясы, на головах потертые шапки и скуфьи, кто был в видавших виды сапогах, кто в лаптях. За плечами висели мешки, у некоторых заткнуты топоры за поясами.
«Андрейка завсегда так ходит», – мелькнуло у Лукинича, когда в глаза ему бросилась необычная походка одного из монахов. Тот шел, широко выбрасывая в сторону ноги. Остановив коня, дружинник стал приглядываться, но группка спешащих людей шла в отдалении и видел он их только со спины. И все же чутье не обмануло его – монах вдруг обернулся, и Лукинич сразу признал в нем Андрейку.
Махнув рукой Михалке и Антипке, чтобы ехали следом, он тронул жеребца. Всадники зарысили по торжищу, направляясь к группке и ничуть не обращая внимания на недовольные окрики горожан, которых обрызгала грязь из-под копыт коней. Услыхав возле себя топот, странники шарахнулись было в сторону, но тут же повернулись к подъехавшим и с любопытством уставились на них.
– Здоров будь, Андрейка!
– Дядечка Антон! Вот здорово! – радостно закричал отрок.
Они обнялись и трижды расцеловались.
– Как же ты в Москве оказался, Андрейка? Ушел все-таки из Троицы?
– Ушел, дядечка, летом еще.
Лукинич не стал расспрашивать, спросил только:
– А как же с писанием святых образов, покинул?
– Нет, к дружине великокняжьей, что храмы расписывает, я с Данилкой пристал, – кивнул он на такого же рослого, как сам, монаха, одетого в бурую, выцветшую рясу.
– Вот оно как… – облегченно протянул Лукинич. – Припоминаю, просил ты разузнать про мирских живописцев. Да не довелось. Как в Москву приехал, по делу государеву велено было ехать, – стал оправдываться он.
– Ничего, дядечка, мы с Данилкой сами ее нашли. В Чудовой обители нам приют дали, не забыли меня иноки, что в живых после Тохтамышева нашествия остались. Они же и с дружиной княжьих иконописцев свели.
– А ныне куда путь держите?
– Идем расписывать великокняжий собор Успения Пресвятыя Богородицы в Стромыне. Погорел он в Тохтамышево нашествие, а теперь отстроили.
– А после в Москву вернетесь?
– Нет, в Володимир направимся, а далее не ведаю куда. Да мне все едино… – вздохнул Андрейка.
Парню и впрямь было все равно… Как ни искали они с Данилкой в Москве своих радонежских подружек, как ни расспрашивали у людей, но так и не нашли их. Видимо, подались те с матерью куда-то в другой город.
– А ты, дядечка, тоже на Коломну ходил? – полюбопытствовал Андрейка.
– Ходил.
– Выходит, тебя Данилка тогда узрел, с князем Володимиром Андреичем и воеводами ты ехал. Он мне сказал, да я не успел окликнуть. – И, помолчав, спросил: – Как же оно случилось, что рязане побили вас, дядечка?
– Долгий разговор о том, Андрейка. В другой раз расскажу, а то твои сотоварищи заждались, – ответил Лукинич.
Андрейка, обняв его на прощание, хотел уже бежать за странниками, но Лукинич остановил его. Быстро расстегнув нижние петли коричневого кафтана, достал из одного из отделений пояса пригоршню серебряных денег и алтынов и хотел передать их парню, но тот отрицательно затряс головой:
– Спасибо тебе, дядечка, только не мне, а старшому, у нас ныне все общинное.
– Гляди ты! – удивился тот. – А как звать-то вашего старшого?
– Грикшей!
– Грикша! – громко позвал Лукинич. – Поди-ка сюда, сделай милость! – И, когда старшина иконописцев подошел к нему, высыпал старику серебро в подставленные им ладони.
– Спаси тебя Господь, боярин, – поклонился Грикша и спрятал деньги в висевшую у него на поясе сумку-калиту. – А за своево племяша не тревожься. Добры молодцы – что он, что дружок его, Данилка.
Лукинич смотрел вслед иконописцам, пока они не скрылись в проеме Никольских ворот. Он догадывался о причине, почему Андрейка ушел из Троицы. «Может, и не надо было затеваться с девками теми? Может, и остался бы он в обители? А что лучше, иди знай!»
Глава 10
Всю зиму и весну Андрейка и Данилка мастеровали в дружине иконописцев в Стромыне. Вместе со старшими братчиками творили иконы, помогали расписывать деревянные стены в восстановленном великокняжьем Успенском соборе, сгоревшем в час Тохтамышева нашествия. Потом дружина подалась во Владимир, куда ее позвал архимандрит соборного храма Пречистой Девы Богоматери. Здесь надо было написать иконы в иконостас, поправить и обновить часть фресок, пострадавших при пожаре.
Собор был построен еще в 1161 году великим князем Суздальско-Владимирским Андреем Боголюбским, сыном Юрия Долгорукого. Был он тогда невелик, каменный, одноглавый, но внутри расписан умельцами- греками многокрасочными фресками. Простоял храм недолго. Четверть века спустя он сгорел во время страшного пожара Владимира, про который даже было упомянуто в летописи: «Все огнь взя без утеча…» Брат умершего Андрея, младший сын Долгорукого, великий князь Всеволод, по обширному своему семейству получивший прозвище Большое Гнездо, отстроил собор, вернее, создал его заново. Стены храма соорудили за пределами старых, возвели пять куполов, появились просторные приделы – боковые малые храмы. Но изначальные фрески, кое-как сохранившиеся, восстановили, а одновременно создали и новые. К 1189 году росписи, теперь уже в величественном соборе Успения Пресвятые Богородицы, были завершены. Через полвека храм был частично поновлен при сыне Всеволода, великом князе Георгии-Юрии. Но уже в следующем, 1238 году, при нашествии на Северо-Восточную Русь татаро-монгольских орд Батыя, собор ограбили и сожгли. И хотя его опять восстановили, воссоздать храм в прежнем величии так и не удалось. С тех пор уже более ста лет он стоял в запустении.
Когда великокняжьи братчики, поднявшись на высокий холм, вошли в Успенский собор, их уже ждал там архимандрит с церковным притчем. Прежде всего живописцам бросились в глаза поврежденные фрески с изображениями ангелов, пророков и святых. Некоторые сохранились, и можно было разглядеть фигуры на ярко-синем поле, золотистые нимбы-венцы над их головами, голубые, светло-зеленые, белые и красные
