Он снимает туфли и, таща все еще растерянного Нестратова за руку, сбегает с крыльца, и оба скрываются за углом.
И в то же мгновение распахиваются двери и на пороге больницы появляются девушка-врач в расстегнутом халате, две сестры, какая-то старушка с градусником в руке.
- Где же он? - растерянно бормочет девушка-врач. - Просто чудеса! Борис Петрович! - кричит она во весь голос. - Борис Петрович, где вы, отзовитесь!
И все принимаются кричать:
- Борис Петрович! Борис Петрович!
Взметнулось облако пыли.
Вынырнув из-за угла, у больницы останавливается запыленная таратайка. Из нее выпрыгивает Наталья Сергеевна.
- Ну что? - хрипло спрашивает она. - Как Катюша? Почему вы все стоите? Что случилось?
- Все хорошо, Наталья Сергеевна, не волнуйтесь, - врач все еще растерянно озирается, - Катюше сделана операция. На наше великое счастье, здесь каким-то чудом оказался Чижов!
- Чижов? - машинально повторяет Наталья Сергеевна. - Какой Чижов?
- Батюшки! - всплескивает руками врач. - Борис Петрович Чижов! Хирург, который заслуживает, чтобы с его рук сняли золотой слепок. Неужели вы никогда о нем не слышали? Профессор Чижов!
- Профессор Чижов! - снова повторяет Наталья Сергеевна. - Нет, о нем я слышала. - Голос ее звучит все тише, она проводит рукой по лбу, с трудом улыбается.
- Когда же он приехал? Где он?
- Не знаю, - в отчаянии говорит врач. - Ничего не знаю! Когда он приехал, зачем и куда он сейчас вместе со своим другом девался, ничего не знаю...
- Вместе со своим другом, - еле слышно произносит Наталья Сергеевна.
- Ой, Мария Николаевна! - вскрикивает неожиданно медицинская сестра. А я знаю, где он. Честное слово!.. Он же сам сказал... Ну только мы тогда не в себе были и запамятовали... А профессор сказал, что они по реке приехали на плоту!
- На плоту?..
Поднимается луна.
Кама плавно катит свои воды, величественная и широкая. От берега до берега вытянулась серебряная лунная дорожка. Далеко видна пустынная гладь реки.
Ни плота, ни людей.
Наталья Сергеевна стоит на берегу, вглядывается в даль и вдруг медленным, бесшумным жестом заламывает руки.
Сгущаются сумерки.
Одинокая женская фигура стоит на берегу широкой реки.
Рассвет.
По искрящейся, радужной воде плывет плот. Вокруг - степь, пустынные берега.
Нестратов, поджав под себя ноги, угрюмо сидит на краю плота - идет разговор, видимо, не слишком для него приятный. Чижов с размаху ударяет кулаком по рулевому веслу.
- Как ты мог оттуда уехать? - почти кричит он. - Как тебя ноги унесли после того, что ты там выслушал?
- 'Выслушал', 'выслушал'... Сказать все можно, - хмуро ворчит Нестратов. - А вообще-то я решил так: с первой же оказией вернусь в Тугурбай и займусь проектом.
Лапин обрадованно сжимает руку Нестратова у локтя.
- Я верил, Василий, хотел верить, что, по существу, с тобой все в порядке. Но, не скрою, в Москве испугался. Ты забыл что-то очень важное, важнее чего и быть не может: ты забыл, что работаешь для людей...
- Ну, это уж неправда! - сердито качает головой Нестратов. - Вы не хотите, друзья мои, понять, что когда человек завален работой сверх головы, то ему бывает некогда оглянуться...
- Чепуха! - перебивает Чижов. - Вранье! Каждый из нас, в чем-нибудь провинившись, подбирает себе этакие утешеньица.
- Это я знаю, - бормочет Нестратов.
- Все ты знаешь, - маленький Лапин, присев, обнимает длинного Нестратова за талию, - все ты знаешь, все помнишь, а вот про людей ты все-таки забыл. Аплодисменты. Почет. Фимиам. 'Пожалуйте в президиум, дорогой Василий Васильевич!', 'Возьмите еще одну мастерскую, уважаемый Василий Васильевич!', 'Не примете ли участие в работе журнала, Василий Васильевич?!'... И пошло, и пошло! И день уже начинается с приглашения на совещание: одно в три часа, другое - в пять, третье - в девять... И на жизнь, с горестями ее и радостями, приходится смотреть только уже из окна кабинета, машины, международного вагона. И постепенно забываются те самые простые люди, ради которых работаешь...
- А ведь мы не имеем права забывать! - с силой произносит Чижов. Мы-то ведь слесарята с Лефортовской окраины: Деды наши кто? Молотобойцы, железных дел мастера. Рядом трубили на одних и тех же завалящих станках. Отцы с дробовичками ходили на Красную Пресню...
И, увлеченные этим разговором, друзья не замечают, как плот медленно подходит к острову, втягивается в узкую протоку между островком и берегом и со страшным треском садится на мель.
Нестратов и Чижов удерживаются на ногах, но Лапин падает в воду.
Отплевываясь и отфыркиваясь, он весело рявкает:
- Кораблекрушение! Наконец-то дождались! Наконец-то сбылись мечты сумасшедшие! Стойте, не шевелитесь, тут какие-то коряги, сейчас я вас спихну.
Нестратов, с плота глядя на бесплодные усилия Лапина, задумчиво говорит:
- Нет, Саша, бурлак из тебя не выйдет!
И он, не сгибаясь, бултыхается в воду. Следом за ним спрыгивает Чижов. Они толкают плот объединенными усилиями, но безуспешно.
Плот засел прочно.
Не помогают даже старинные выкрики:
- Эй, ухнем!
- Еще разик, еще раз!
От холодной воды у друзей начинают стучать зубы. Они выбираются на островок и, стараясь согреться, отплясывают какой-то невероятный танец.
- Есть хочется до ужаса, - ворчит Чижов.
Внезапно раздается низкий протяжный гудок парохода.
Друзья, не сговариваясь, бегут через невысокий кустарник на противоположный конец острова и начинают кричать, стараясь привлечь внимание на пароходе.
Но поздно.
Пароход величественно и равнодушно проплывает мимо.
Волны, бегущие из-под винта парохода, бьются о берег. Одна из таких волн, подобравшись под застрявший плот, упруго приподнимает его снизу, и плот - сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее - втягивается в течение.
- Опоздали! - сокрушенно говорит Чижов.
Они стоят и молча смотрят вслед уходящему пароходу.
- Караул! - вдруг, обернувшись, шепотом произносит Нестратов. Смотрите!..
Чижов и Лапин смотрят сначала на его протянутый палец, потом на реку и разом хватаются за головы - плот, их уютный маленький плот, с шалашом, с дробовиками, удочками, гитарой и одеждой, медленно уплывает вниз по течению.
- Вот теперь только все и началось! - хрипло и торжественно говорит Чижов. - Мы на необитаемом острове. Костлявая рука голода протянута к нам. Мы - Робинзоны.
- Это я Робинзон! - быстро говорит Лапин. - У профессора, поскольку он хирург, безусловно черная душа, и, стало быть, он - Пятница. На долю академика остается роль попугая. Господи, как хочется есть!
- Шутки шутками, - вздохнув, говорит Нестратов, - а как все-таки слезть с этого острова?
