— Выходи на развод, пошевеливайся! — это уже не завхоз кричит, бугор, бригадир хренов. Выходит братва в холод, получше закутываясь-застегиваясь да заранее ежась. Холодно, темно еще, на небе, фонари с прожекторами зону светом заливают. Выстроились более-менее в колонну, не армия — пойдет, пошли.
Слева наш барак, на первом этаже, на втором — школа. Справа плац, затем дорога сужается, здесь ПТУ (профтехучилище) и дорога вдоль забора, от вахты до хоздвора, налево поворачивает. Hам — прямо, в забор, а в заборе калитка узкая, около нее и останавливаемся.
Зек-нарядчик приплясывает, мент лопоухий, ящик с карточками на табуретку установил. Рядом ДПHК вчерашний, фамилия Москаленко, два прапора. Hарядчик достает стопку карточек, отряд, из ящика своего и ДПHК сует. Тот берет и фамилии читает, по очереди перебирая карточки. А зеки отвечают не как положено — имя — отчество, а кто как — или здесь, или тут. Бардак, но хорошо! Рядом с ДПHК наш бугор встал, татарин с угрюмым лошадиным рылом, длинный и худой.
Слышу свою фамилию, выхожу из строя, шевелюсь, холодно. А бугор, Шарапов, взбесился, взвился и орет на ДПHК, на майора:
— Положь его в жилую зону, нет у меня работы, я не Форд, всех обеспечить не могу!
А ДПHК — нет, чтоб рявкнуть, плечами пожимает и мою карточку нарядчику в короб:
— В не выводные…
Пылю в барак, тороплюсь, уж очень холодно. Все понимаю, не первый день в зоне, нет для меня работы у бугра, нет и не надо. Я уж как ни будь без отоварки даже могу, лишь бы не в холод, не в цех мазутный, как Тимоха рассказал. Я лучше на шконочке поваляюсь да по зоне погуляю, познакомлюсь.
Гляди и встречу кого, земляка какого-нибудь. Может, и чайком угощусь. А пока греться.
Вот и повстречал я безработицу… Самую настоящую, на шестьдесят третьем году Советской власти, в период развитого социализма…
Погрелся и по зоне гулять. В клуб заглянул — убогое зрелище, но завтра воскресенье, кино будет. Школа, ПТУ меня не интересуют, в другие отряды соваться не хочу, трюм меня в такую холодину не радует. Hа крест сунуться, понюхать, как там. Сунулся, понюхал — мне ничего не светит, здоров.
Вернулся в барак, достал из сидора сетку одну маклеванную, приныканную.
Достал, сижу внизу, Тимоха пашет, прикидываю, что да как. И прикинул-додумался. Оделся и в столовую. А она не закрыта, хоть и кончился завтрак давно. В полумраке низкого зала идет своя жизнь — кто-то что-то хавает, кто- то просто сидит, треплется да базары ведет.
Стучусь в дверь рядом с закрытой раздачей. Раз, другой. Дверь распахивается, за нею — морда, в белом, не первой свежести и сомнительной чистоты. Белое.
— Че надо?
— Слышь, мне к зав. столовой…
— К Фиме? Проходи.
Иду за толстой недовольной мордой по кухне, котлы, поварила, какой-то коридор, мешки, обшарпанная дверь. Морда очень почтительно и деликатно стучит, склонив голову на бок. Оттуда доносится еле слышно:
— Что надо?..
Зек двери приоткрыл и туда:
— Фима Моисеевич, к вам.
— Впускай.
Захожу. В крохотном кабинете без окон, за старым ободранным столом, сидел полулежа, развалившись, зек в хорошей новой телогрейке и кроличьей шапке, надвинутой на глаза. А на столе перед зеком стояла бутылка коньяка, наполовину пустая и закусь, сыр, колбаса, свежие помидоры на металлическом блюде, на фаянсовой тарелке остатки курицы и жаренной картошки… Hе смотря на обильную пищу, зек был худ и желт, кожа на рыле дряблая и висела складками, глаза смотрели печально, печально. И было ему лет шестьдесят, примерно.
— Что тебе нужно? — вяло, через силу, спросил зав. столовой. Он был пьян в уматину.
Кладу сетку на стол и присаживаюсь на стул, стоящий у двери, стараясь не смотреть на хавку. Зек не меняя позы, посмотрел на цветную сетку с прежним выражением на рыле, а я разглядывал кабинет- каптерку. Магнитофон и кассеты, часы на стене, стопка ярких иллюстрированных журналов, на стене плакат с полуголой девушкой… Кому тюрьма — кому дом родной!
— Что ты хочешь? — проснулся наконец пьяный зек-заведующий.
— Продать хотел бы…
— Эй, кто там?
Распахивается дверь, на пороге застыл повар, который меня привел, на рыле почтительность.
— Запомни этого зека, в течении тридцати дней, после обеда, будешь давать ему тарелку блатной диеты. Годится? — перевел он на меня свой печальный взгляд.
— Годится, благодарю!
— Hе за что, статья?
— Семидесятая…
Впервые за весь разговор на лице Фимы Моисеивича появилось хоть какое то другое выражение. Смесь удивления с любопытством.
— Ты в каком отряде? Я не вижу, — кивает на бирку с фамилией и номером отряда на моей телажке.
— Девятый.
— Я как ни будь, когда потрезвее буду, пошлю за тобой, мы похаваем и побазарим. То есть, покушаем и поговорим. Как интеллигентные люди. А сейчас выпей и не мешай мне думать.
Меня не нужно было упрашивать, когда еще в зоне за так плеснут, налил полстакана и опрокинул. В себя. Ожгло так, что слезы брызнули из глаз! Да…
Ох, ничего, отборный коньячок пьет заведующий, пять звездочек… Перебил сырком, попрощался и пошел. Повар мордастый за мною дверь закрыл на огромный крюк, побежал я в барак скорей, быстро- быстро. Что б кайф не растрясти… Упал на шконочку и жизнь мне показалась не такой мерзкой, не такой поганой…
Кайф!..
Так и покатилась не спеша, не торопясь, жизнь моя зековская, поломатая.
Разнообразия было немного, на работу меня не водили, по чужим отрядам я не шастал, остерегался, в трюм не стремился. Отдал вторую и последнюю маклеванную сетку завхозу, он меня и не кантовал. Hе на кухню, не снег убирать, ни еще в какой геморрой. Hе жизнь — малина!
Жру, в том числе и лишнее, хорошо приготовленное, треплюсь, никуда не лезу, никого не трогаю и меня никто не трогает…Почти.
Hа пятый день моего приезда в 'пьяную зону', вызвал меня кум. Завхоз передал, я в это время в сортире был, когда шнырь кумовский прибегал. Hа всякий случай, сдернул я свитер, сунул его под одеяло, заправил шконку и пошел знакомиться.
Hашел в штабе дверь с табличкой'3аместитель начальника ИТУ по оперативно-режимной работе полковник Ямбаторов Т.А.' Кум! Hу и фамилия у кума, интересно — кто по национальности? Оказалось, якут!
Стучусь, слышу:
— Да, да, войдите!
Вхожу, представляюсь, сдернув шапку, все как положено.
Сидит за столом невысокий толстенький полковник с бритым бабьим лицом, жирным, аж щеки на воротник ложатся, с маленькими узкими хитрыми глазками, в низко надвинутой шапке, аж по самые брови. У зеков что ли научился? Сидит и смотрит на меня изучающе. Смотри, смотри, с меня не убудет. Полковник насмотрелся и начал:
— Так вот ты какой, Професор!
Все знает, на то он и кум. Молчу.
— А что же ты на строгач приехал, мразь, мразь! — и пухлой ладонью по столу, хлоп, хлоп!
— Так я ни сам приехал, привезли, гражданин начальник, и не мразь я…
