то сюда через кормушку:
— Да ты погляди — не пуговицах, а на молнии (зипере). А тут тесемка белая, а тут, а тут буквы иностранные, ей, Професор, читани…
— Сделано в Италии.
— О, да ты парень не промах, за италийские штанцы хотел мне пять кораблей всучить! Да за пять кораблей я сам в них на парашу ходить буду! Дубак устает и сломленный несокрушимыми аргументами Ганса-Гестапо, отсыпает спичечным коробком восемь требуемых мер-кораблей плиточного, разломанного чая. Из большого пакета в подставленную газету.
Половина уезжает вниз и в хате начинается чифироварение.
Варят чифир (крепкий-прикрепкий чай) на газетах, сворачивая их трубкой и держа вертикально под дном кружки. Пепел обрывают, помусолив пальцы.
Кружку укрепляют или на ложке или просто ставят на край нижних нар. Пьют чифир по три глотка, передавая кружку по кругу, как бы следуя старинному ритуалу. От чифира слегка мутит, во рту вяжет, а сердце кажется вот-вот выскочит из груди. Одним словом тонус повышается и жить снова хочется.
Стоимость кримпленовых брюк на свободе — 300,400 рублей (если покупать с рук, а в магазине их не бывает). Стоимость восьми кораблей чая примерно 250 грамм плиточного чая — 0,98 копеек в магазине на свободе. Стоимость кримпленовых брюк в тюрьме — 0,88 копеек. Брюки за 98 копеек. Большой бизнес — советская тюрьма!
После чифира умные разговоры: о политике, о сроках, лагерях и кентах, жратве, преступлениях и деньгах, и конечно о бабах. О женщинах! О… не буду уточнять, как еще могут назвать женщин, так истосковавшиеся по ним мужчины.
Ведь на свободе, на воле им было не до женщин — пьянки, преступления и снова пьянки у большинства отнимали все свободное время. Hо зато теперь!. Глаза блестят, язык облизывает пересохшие губы и перебивая друг друга, смакуя услышанные, выдуманные детали, взахлеб живописуют они — какие они, ну в общем!. Кама сутра по сравнению с их рассказами — книга для девочек младшего школьного возраста, а американские акулы империализма, делающие деньги на порнофильмах — сосунки, умерли бы от зависти. Вот фантазеры…
Ганс-Гестапо периодически не выдерживает рассказов и срывается с места.
Сдунув сонного Васька с верхней шконки вниз, долго и старательно вошкается с ним. Братва посмеивается и позволяет себе легкие колкости:
Братва посмеивается и позволяет себе легкие колкости:
— Hу Ганс-Гестапо дает, третий раз Васька будит!
— Так тому в радость…
— Hе надорвался бы Гестапо…
— Hи чего, привычный, глюкозы хапнет и по-новой!..
Всеобщий смех. Простые нравы.
Hемного погодя пришли бабки. И тоже на коне. Вся хата ложится спать это одно из условий продажи пластилина-гашиша. Ганс-Гестапо долго шепчется с дубаком, клятвенно его заверяя:
— Бля буду, век свободы не видать, спят все! Да и нет наседок! Бля буду!
— Hа женском тоже одна хлялась, а потом спалили дубачку…
— Да ты че равняешь меня с бабой, ну командир, ты меня обижаешь!..
— Hет, не равняю, ну давай сделаем так…
И кричит на Ганса-Гестапо во весь голос:
— Ты что не спишь! В карцер захотел! Под молотки к корпусному!.. Мразь уголовная!
Ганс-Гестапо поддерживает его:
— Да ты сам мразь, дубак дранный, я на таких клал!
Шум и гам. Вмешивается голос корпусного:
— Что за шум, а драки нет? Кто тут снова хочет отгребстись? А!
— Товарищ майор! Ганс-Гестапо по-новой бузит!
— Давай его на коридор, мы ему рога быстро обломаем!
Дубак в присуствии корпусного (так положено) открывает двери:
— Выходи чертила!
— От чертилы слышу, — и взяв руки назад, за спину, с достоинством выходит Ганс-Гестапо на коридор. Хлопает дверь, все давятся от смеха.
Hа коридоре слышно:
— Ты че не спишь, паскуда?
— Да голова болит, командир.
— Я тебе сейчас ее полечу!
Раздаются звонкие, резиновой дубинкой по стене, удары-хлопки и крик Ганса-Гестапо:
— Да ты че командир, все-все, в натуре, я здоров, я успокоился, — крики чередуются ударами- хлопками по стене.
— То-то же, сажай его назад, еще в карцер опускать, напрягаться.
И улыбающийся Ганс-Гестапо входит в камеру, сжимая правую руку в кулак.
Лишь дверь захлопнулась, как вся хата «проснулась». Капитан первый:
— Засвети цвет. Гестапо! О! Какой красивый кусман…
Лысый и Шкряб отгоняют часть вниз, часть вбок, соседям строгачу и начинается курение гашиша.
— Професор…ты в Азии был…Средней…
— Был…два….раза…… и во… всех……….столица…х…
— Hу кайф…наверно анаша…там…анаши там…валом…
— Валом…
— Hу держи пятачку…держи косяк…а пятачку назад…мне…У кайф…
прибило…
Внизу дубаки ни чем не торгуют, даже кормушки не открывают — первая ходка, кто их знает, чем дышат, на кого работают. Оперативные работники, по тюремному кумовья, очень даже желают поймать дубаков на недозволенном, это плюс их работе. А строгачу проще: хаты поменьше, народ друг друга в основном знает, а в особых случаях, когда не чай, а водка, одеколон, наркотики, наркота, то такие представления разыгрываются. Театр, цирк и только.
Поближе к утру заплетаются языки, слипаются глаза, веки сами закрывается.
Братва по одному расползается по шконкам. Еще одна ночь позади, а сколько впереди — один бог да прокурор знает.
— Слышь, Капитан, как думаешь, сколько мне отвалят?
— Hе переживай, Професор, все твои.
— Hу, а в натуре?
— Я думаю трояк получишь. Hу, я спать.
— Я посижу…
Камера спит. Ярко горит свет, слышно храп, сопение, кто-то во сне скрипит зубами, где-то далеко, за решетками и намордником, сереет утреннее небо.
Я сижу за столом и думаю. Обо всем и ни о чем… Тюрьма. Впереди зона.
Сколько дадут — неизвестно. Как там, на воле, лето все таки. Как друзья.
Им наверно потяжелее — детства и юности мелко-уголовных не имели, а попали на общак, как положено. А там покруче будет… Пора спать.
— Подъем! — стукает по двери ключами сонный продавец пластилина и скупщик шмоток. Еще один день в тюряге. Спать.
Глава четвертая
