Новая встреча. Неизданные беседы

человек должен искать, как бы там ни было, иные ассоциации, хотя мы и знаем, что после слова «день» должно стоять «тень», так ведь?

Конечно, но, Борхес, сейчас мы должны попрощаться со слушателями…

Да? Черт возьми, как жаль!..

Мы встретимся с ними в ближайшую пятницу…

Но ведь мы беседовали не более трех минут…

Да, да, кажется, что не прошло и трех минут. Но вместе с тем время эфира вышло…

Ну что же, большое спасибо.

Спасибо вам, Борхес.

Нет, вам спасибо.

2. «Книга Небес и Ада». Стивенсон, Беньян

Освальдо Феррари: В «Книге Небес и Ада»[12] , которую вы, Борхес, составили вместе с Биой Касаресом, есть отрывок из Стивенсона, он называется «Опровержение неба».

Хорхе Луис Борхес: Да.

Он начинается словами: «Не счастья, вечного или временного, ищет человеческий род…»[13].

Ну что же, Бернард Шоу в комедии «Майор Барбара» говорит нечто подобное: «Я отказываюсь от подкупа блаженством на небесах»[14]. Та же самая мысль, разве не так?

Разумеется, похоже.

Но ведь это может также означать и нечто иное; может означать, что счастья недостаточно, что необходимо… усилие. У Теннисона есть стихотворение, в котором он говорит о душе, говорит, что она не желает вкушать отдых среди златых небес, но желает «the work of going on and not to die» («продолжать работу и не умирать»). Он хочет сказать, что душа жаждет активности в самой себе, она хочет, чтобы ей позволили работать и не умирать, я правильно истолковываю?

Способ быть вечной.

Но быть вечной не в праздности, а прилагая усилия, работая.

Далее Стивенсон говорит: «Я не стану кричать об этом, ибо человеку нравится верить, будто он любит то самое счастье, которое постоянно отвергает, мимо которого проходит; и вера в какое-то посмертное счастье подходит ему как нельзя лучше. Он не обязательно должен остановиться и испытать это счастье; он, может быть, увлечен каким-то грубым, жестоким предприятием, к которому лежит его сердце; и все же тешить себя сказочкой о вечном чаепитии, ублажать себя мыслью, будто в нем, кроме известной его природы, есть что-то еще; и друзья его снова с ним встретятся, плоские, бесполые, но такие любимые…».

(Смеется.) Да, я припоминаю эти последние слова. Полагаю, что нам предстоит весьма долгий, без споров, разговор по поводу общества, о котором писал Стивенсон — да? — как о некой гармонии; у этого общества нет границ. Стивенсон знал, что он не будет очарован, но сама надежда могла принести ему удовлетворение; надежда, но не единение с ней или исполнение желания; тут важно желание само по себе. А название — «Опровержение неба» — оно, без сомнения, придумано Биой Касаресом, ведь мы должны были хоть как-то озаглавить этот отрывок из большого эссе.

Он из писем Стивенсона.

А, да, да.

Последняя фраза в отрывке чрезвычайно интересна; она заканчивается словами: «…Как будто любовь не живет лишь в недостатках любимого человека».

Да, это из его писем. Из писем тысяча восемьсот восемьдесят шестого года.

Мы знаем, что долгое время вы, Борхес, всячески способствовали распространению писем Стивенсона в Буэнос-Айресе.

…Кажется, я уже рассказывал об одном из самых приятных в своей жизни воспоминаний; это случилось недавно, на улице ко мне подошел какой-то юноша и сказал: «Позвольте мне поблагодарить вас, Борхес». «За что?» — спросил я, и он ответил: «Вам я обязан своим знакомством с Робертом Льюисом Стивенсоном». И я подумал: ну что же, в таком случае я могу чувствовать себя удовлетворенным. Я не знаю, как зовут юношу, я ничего не знаю о нем; но все и так было сказано, и ни к чему было называть имя.

Было достаточно уже сказанных слов.

Было достаточно уже сказанных слов, было достаточно упомянуть имя Стивенсона, и все; ведь если бы юноша сказал мне: вам я обязан знакомством с Мильтоном или Шекспиром, — фраза бы утратила свою действенную силу, верно? А в данном случае важно, что он сказал о столь любимом мною писателе — о Стивенсоне.

Вы говорили мне однажды, что Стивенсон до сих пор не оценен в полной мере читателями мира, включая аргентинцев, поскольку считается, что он писал для детей; подобное происходит и с другими писателями.

Да, писать для детей — это большое испытание для писателя, ведь в таком случае все начинают думать: все, что он написал, он написал для детей. Так случилось, например, и с Киплингом, его все знают как автора «Just so stories» («Сказок просто так») и «Книги джунглей», а это несправедливо. Подобное произошло и с Льюисом Кэрроллом, его «Алису в Стране чудес» принято считать написанной для детей. Да, конечно, для детей, но и для взрослых тоже; об этом все забывают и упорно говорят об этой книге как о детской.

А в случае со Стивенсоном все сразу же вспоминают «Остров сокровищ».

Да, и Сильвине Окампо[15], наверное, не стоило бы писать свою прекрасную книгу «Чудесный апельсин», ведь тот, кто читал эту ее книгу, не вспоминают о том, что остальные ее книги тоже достойны внимания. Они не менее прекрасны, просто они другие.

Но эти ее книги — поздние произведения. Ей выпала участь написать их тогда, когда ее уже узнали как автора рассказов и стихов.

Не уверен в том, что ее узнали достаточно хорошо.

Да, в этом вы правы.

Я был однажды… кажется, это место называется Экзальтасьон-де-ла-Крус… и меня попросили назвать лучшего аргентинского писателя нашего времени, и когда я назвал Сильвину Окампо, понял, что это имя не говорит ничего. Оно прозвучало, а позже кто-то предположил: закралась ошибка, я хотел сказать о Виктории Окампо[16], но спутал имена. Так вот, я хочу сказать, что я не ошибся, ее имя не должно звучать как эхо, некий отзвук, оно заслуживает своего собственного звучания.

В том местечке произошла обычная ошибка с ее именем.

Да.

Обычная ассоциация с Викторией Окампо.

Да, она известна как младшая сестра Виктории.

А также как жена Биой Касареса и друг Борхеса.

Ну, последнее для меня сомнительно. Да, конечно, о ней говорят как о младшей сестре Виктории и жене Биой Касареса… ну и не более.

(Смеется.) Но эта книга, о которой я говорю и которую вы составили с Биой Касаресом, — «Книга Небес и Ада» — она ведь воплощает вашу мысль собрать воедино различные тексты, касающиеся темы неба и ада?