– Правильно! Но не потеряй кейс до утра. Пусть он у тебя в спальне под кроватью лежит.
Екатерина положила трубку и вопросительно посмотрела на Марка. Сейчас он для нее был самым главным и самым добрым человеком. Хакер Угрюмов единственный, кто обещал, что освободит Степана.
Ей было приятно, что Марк улыбается.
– Нормально, Катюша! Я человек недоверчивый, а поверил тебе. У тебя талант!
– Я стараюсь.
– Поехали дальше! Кто у нас следующий?
– Аслан Алиев, продовольственные склады за МКАД. А офис на Профсоюзной.
– Нормально! Звони Аслану. Только тоже скажи, что кейс в полицию отнесешь завтра, а пока он будет в спальне под кроватью.
Катя настроилась и набрала номер Аслана Алиева…
По пути к свидетелю Фишману они болтали о всяких пустяках. Андрей с Таней говорили, что их работа похожа на профессию следователей.
И полиция, и журналисты должны вести поиск информации, вести допрос, склоняя людей к откровенности, и фиксировать факты – в протоколах, фотографиях или диктофонных записях.
Вот и к Михаилу Фишману мог поехать майор Зябликов. А они спокойно выяснили бы всё у директора Мураховского рынка.
Полная взаимозаменяемость!
Пенсионер Фишман жил в самом центре Москвы. Не в Кремле, конечно, но очень близко. У него была большая комната в коммуналке. Третий этаж трехэтажного дома в Нижнем Кисельном переулке.
Если идти вниз, то через тридцать метров Неглинная улица. Если вправо, то рядом Звонарский переулок, на который выходит задняя часть Сандуновских бань. А если подниматься наверх по Большому Кисельному переулку, то слева старое здание Высшей школы КГБ, а впереди Лубянка со всем, что положено на ней быть.
Дом, где жил Фишман, был построен после нашествия Наполеона и пожара Москвы.
Поднявшись по скрипучей лестнице, Андрей и Татьяна осмотрелись. И площадка перед дверью из толстых дубовых досок, и ступени деревянные, всё вокруг из самого начала позапрошлого века.
Этот дом в центре Москвы строился, когда Пушкин в Лицее писал свои первые стихи.
Для музея древнего быта это нормально. Но здесь жили современные люди! Когда-то им заменили печное отопление, когда-то протянули по стенам электрические провода, а в остальном все осталось, как было раньше.
Если в любой комнате этой коммуналки сорвать обои семидесятых годов, то под ними обнаружатся несколько слоев газет и разной бумаги. Сначала «Правда» времен победного сорок пятого, под ней афиши периода НЭП, а еще дальше листы бесполезных «керенок» и плакаты с манифестами Николая Второго…
Из множества звонков Андрей выбрал самый хлипкий. Рядом с ним была приклеена бумажка с фамилией Фишман.
Стругов давил на кнопку, но внутри было тихо. Совершенно не было слышно звука звонка.
Наконец появились шаркающие шаги и дверь распахнулась.
– Ну и зачем столько шума? Здесь не глухие живут! Устроили перезвон, как на русскую пасху.
– Простите, вы Фишман?
– Зачем спрашивать! Что, так не видно?
– Вы – Михаил Семенович?
– А кто же еще? Вы русские любите грохот! У евреев тоже есть пасха, но мы же тогда не звеним во все колокола.
– Извините, мы не слышали.
– Я понимаю. Сейчас у молодежи совсем слуха нет. Они не поют, а воют. Вот в наше время были композиторы – Френкель, Фрадкин, Фельцман и даже Фогельсон. Корифеи! И это только на первую букву моей фамилии.
– Мы поняли, Михаил Семенович.
– Раз вы такие понятливые, то пойдемте в комнату.
Комната старика Фишмана находилась в дальней часть коридора. Он шел к ней медленно. Так, как ходят степенные евреи в восемьдесят лет.
Комната была большая. Она, как и весь этот дом, пришла из прошлых веков.
На самом удобном месте, где обычно стоит телевизор, висела афиша, ровесница полета Гагарина. На ней был нарисован индус в чалме и открытый сундук со сверкающими камнями. А подпись не оставляла никаких сомнений: «Госцирк СССР. Иллюзионист, маг и факир Михаил Фишман».
Все остальное в комнате было из тех времен и даже раньше. Этажерки с кружевными салфеточками, с фарфоровыми статуэтками и подарочными коробками от духов «Красная Москва», «Сказка» и «Каменный цветок».
На трехстворчатом платяном шкафу громоздились видавшие виды кожаные чемоданы с ремнями. На стенах висели пыльные ковры и фотографии в рамочках. На буфете, на всех полках и в углах был сложен цирковой инвентарь, всякие факирские штучки, включая тот самый сундучок, где «бриллианты» лежат…
– Садитесь, молодые люди, сюда. Где вы теперь найдете в центре комнаты круглый стол с бархатной скатертью.
– Да, сейчас это не модно.
– Модно? Людям надо удобно, а не модно. Вы смотрите, как хорошо под розовым абажуром. Жена купила его на Петровке, когда был фестиваль. До него не можно было найти таких вещей. И потом тоже! А в августе пятьдесят седьмого года абажуры были.
– Очень интересно, Михаил Семенович. А мы с Андреем родились после фестиваля.
– Как я смотрю, милая дама, так вы родились даже после Олимпиады. Вот я хорошо помню еще довоенного Сталина. А вы даже Леонида Ильича не застали.
– Да. Но мы много о нем знаем.
– И что вы такое знаете? Вы слышите то, что вам говорят сейчас. А тогда было не совсем так! Вот вы знаете, что моего отца при рождении назвали Шмуль. Это было еще в Житомире в девятьсот седьмом году. А в гимназию бабушка записала его как Семен.
– Любопытно!
– Вам любопытно, девушка? Так слушайте дальше. Меня назвали Мойша, а в метриках я записан, как Михаил. Такие были времена!
Фишман встал, положил на скатерть поднос и водрузил на него электрический самовар, купленный после полета первого спутника.
– Давайте, ребята, чай пить! И спрашивайте уже, наконец, зачем я вам нужен.
Через двадцать минут Струговы узнали, что внук факира Фишмана работает на фирме по продаже машин. И иногда кое-кто у нас порой не хочет регистрировать машины на свое имя. Тогда внук предлагает услуги своего дедушки.
На Михаила Семеновича записаны джип «Чероки», две «Хонды», «Мерседес» и три «Фольксвагена».
Как бывший фокусник, Фишман писал для настоящих хозяев доверенности на планшете, внутри которого была вложена копировальная бумага. Это такой реквизит для одного из фокусов.
