Не лгал он никогда. Он всех честней был во сто крат, Но ведь и с ним стряслась беда. Ему велели выпить яд, И чашу выпил он до дна. Таков был приговор людской, И вам теперь мораль ясна: Честность концу его виной! Блажен, кому чужда она. Теперь мне скажут, что нужно быть кротким и самоотверженным, что нужно делиться с ближним, ну, а что, если нечем делиться? Быть благодетелем, может быть, тоже не так легко, с этим приходится считаться, ведь самому тоже что-то нужно. Да, самоотверженность — это редкая добродетель, редкая потому, что она не окупается.
Святой Мартин беде чужой Всегда был рад помочь. Он поделился с бедняком Своим единственным плащом, Замерзли оба в ту же ночь. Его душа была полна Любви великой, неземной, И вам теперь мораль ясна: Кротость концу его виной! Блажен, кому чужда она! Так же обстоит дело и с нами! Мы порядочные люди, держимся друг за друга, не крадем, не убиваем, не поджигаем! И можно сказать, что мы опускаемся все ниже и ниже, и наша судьба подтверждает нашу песню, и суп у нас редко бывает, а если бы мы были другими, грабили и убивали, может быть, мы были бы сыты! Добродетели не вознаграждаются, вознаграждаются только пороки, таков мир, и лучше бы он не был таким!
Мы десять заповедей чтим, Боимся бога мы. Но это нам не помогло, Нужны нам пища и тепло, Мы докатились до сумы. Мы нищи, помощь нам нужна, И путь наш — крестный путь сплошной. Ну что ж, теперь мораль ясна: Богобоязнь всему виной! Блажен, кому чужда она! Голос (сверху). Эй вы! Поднимайтесь сюда! Похлебкой покормим.
Мамаша Кураж. Ламб, мне сейчас еда в горло не пойдет. Я не говорю, что ты сказал вздор, но неужели это твое последнее слово?
Повар. Последнее. Подумай.
Мамаша Кураж. Мне не нужно думать. Я ее здесь не оставлю.
Повар. Поступишь глупо, но я ничего не могу поделать. Я не зверь, но трактир маленький. А теперь давай поднимемся, а то и здесь ничего не получим, и выйдет, что мы даром пели на холоде.
Мамаша Кураж. Я позову Катрин.
Повар. Лучше захвати ей что-нибудь оттуда. Если мы нагрянем втроем, они же испугаются.
Оба уходят.
Из фургона с узелком в руке вылезает Катрин. Она оглядывается, смотрит, ушли ли они. Затем она вешает на колесо фургона старые штаны повара и юбку матери. Повесив их рядом, на видном месте, она хочет уйти со своим узелком. В это время возвращается мамаша Кураж.
Мамаша Кураж (с тарелкой супа). Катрин! Стой! Катрин! Куда это ты собралась с узелком? Ты что, в своем уме? (Развязывает узелок.) Она собрала свои вещи! Ты что, подслушивала? Я ему сказала, что плевать мне на Утрехт, на его паршивый трактир, что мы там потеряли? Ты и я — мы не годимся для трактира. На войне для нас еще найдутся дела. (Увидела штаны и юбку.) Глупая ты. А если бы я это увидела, а тебя бы уже не было? (Держит Катрин, которая вырывается из ее рук.) Не думай, что я дала ему отставку из-за тебя. Из-за фургона, вот из-за чего. Я не разлучусь с фургоном, к которому я привыкла, из-за фургона я и ушла от него, не из-за тебя. Мы пойдем в другую сторону, а повару мы выложим его вещи, пусть он их найдет, чудак человек. (Взбирается на фургон и бросает еще несколько предметов в то место, куда брошены штаны.) Ну вот, он вышел из нашего дела, а больше я никого в него не приму. Потянем дальше вдвоем. Ничего, и этой зиме тоже настанет конец. Впрягайся, а то еще пойдет снег.
Обе впрягаются в фургон, поворачивают его и увозят. Возвращается повар и озадаченно смотрит на свои вещи.
