— Так точно.
— Вас зовут Пап?
— Так точно.
Иначе и быть не могло, подумал я. Единственный стоящий солдат в этой дыре. Потом выпил еще стакан, а вот следующий дежурный налил напрасно — я к нему не притронулся.
— Извините, — вытянулся младший сержант, — я должен отдать кое-какие распоряжения.
Он вышел, оставив бутыль на столе. В одиночестве поднять стакан оказалось легче. Да и какое это вино! Сказано ведь. Слабенькое. Так что можно еще налить. Сквозь оплетку и не видать, сколько убыло.
Я выглянул в окно. Во дворе суетились солдаты — перетаскивали что-то за дом и бегом возвращались. Бегом! А ведь жара была даже в комнате нестерпимая.
Я очнулся, почувствовав, что младший сержант стоит рядом, но странно — я видел только глаза. А где же его лицо?
— Пап, — поманил я его. — Подойдите.
Дежурный склонился ко мне.
— Конец… Могу вам сказать по секрету… — язык у меня еле ворочался, — этой лавочке скоро конец…
Стол магнитом притягивал голову.
— Устал. — Я икнул и извиняющимся тоном добавил: — Дурацкое солнце!..
Засыпая, я как будто заметил — а может быть, это был пьяный бред, — как в канцелярию вошел старшина с широкоскулым морщинистым лицом и припухшими веками под густыми бровями.
— Готов, — прошептал дежурный. — Такое вино и быка свалит.
— Порядок, — кивнул старшина. — Теперь и отсюда все выносите.
Очнулся я в сумерках, голова гудела, поясница занемела от неподвижного сидения. В комнате никого — я обрадовался. Может, они и не заглядывали сюда… и не видели меня в этаком состоянии.
Из каптерки донесся шорох.
Еще сонный, я приоткрыл дверь и вдруг — словно ушат воды на меня вылили — пришел в себя! На полу с кляпом во рту лежал связанный солдат. Это и был писарь, тот самый, которого младший сержант вышвырнул из канцелярии.
Мы обежали с ним всю заставу. Нигде ни души!
Солдат, все еще потирая затекшие от веревок руки, меланхолично заметил:
— Они уже там. И все утащили с собой. Все! Даже мебель! Только стул из-под вас не выдернули, товарищ старший лейтенант. Вот скоты!
— Слушайте, Пап, а этот сержант, каналья, крепко меня надул!
Застава была пуста. Оказывается, они знали о каждом моем шаге: и начальник станции, и мельник работали на них. Поэтому и не стали дожидаться расследования.
Младший лейтенант Вебер встретил меня, потирая руки, конопатое лицо его лоснилось довольной улыбкой.
— Слава богу, теперь мы от них избавились, товарищ старший лейтенант. Составим по этому поводу донесение в лучшем виде!
А я подумал, не пойти ли мне сторожить сады? Ведь, даже если дослужусь когда-нибудь до генерала, такого начала я себе не прощу.
Отдохнем в холодке
Перевод В. Белоусовой
Июльская жара — скверная штука: солнце шпарит аккурат в самую макушку.
— Озвереть можно от этого, — прохрипел старшина Фаршанг. — Верно?
Лейтенант Габор, наш командир, вяло поинтересовался:
— Ты что, плохо переносишь жару?
— Черт побери, на мне слишком много сала!
Старое жирное лицо Фаршанга светилось пурпурным
светом, хотя стояли они с Габором в холодке, под одиноким дубом-мафусаилом. Длинные ветви, похожие на старческие узловатые руки, тянулись к земле, казалось, дуб сам не прочь прикорнуть в собственной тени.
Учения минеров проходили в чудовищной жаре.
Учебным плацем нам служил бывший парк графской усадьбы, со всех сторон окруженный каменной стеной, поросшей мхом. Из-за тополей выглядывал сам графский замок, ныне — казарма минеров, проходящих курс технической подготовки.
Мы сидели по-турецки и потихоньку кисли, тупо пялясь в пространство. А между тем это был большой день! Учения подходили к концу, и противотанковую мину в порядке исключения нашпиговали не учебным материалом, а настоящей взрывчаткой, нашпиговали, да еще и взорвут, чтобы мы посмотрели, какую она пробьет дыру.
Посреди лужайки, на дне свежевыкопанной ямы, обреталась мина: нелепый ящик, до отказа набитый тротилом.
До сих пор установкой мины руководили командиры отделений, старшина Фаршанг наблюдал, стоя в холодке.
— Проклятая профессия, верно? — тихо сказал он Габору, отирая ладонью пот и стряхивая его на землю. — Сбеситься можно!
— Как же! — кивнул Габор. — Проклятая, говоришь?! Ну да, хвалить-то ведь нельзя, а то удаче — каюк!
— А я тебе не какой-нибудь охотник, чтобы верить в приметы! — распетушился Фаршанг и тем окончательно себя выдал.
— Да знаю я, старые лисы, вроде тебя, считают…
— Не верю я в приметы! Нет, само собой, бывают дурные знаки, — он глубоко вздохнул. — К примеру, есть одно такое присловье. Оно приносит беду.
— Что за присловье?
Фаршанг пожал плечами:
— Так его же нельзя повторять, а то накличешь беду. Ты что, не понимаешь? Ну, в общем, это звучит как призыв: поехали на тот свет!
— Хотелось бы услышать, — поддразнивал офицер.
— А ты не хоти, — проворчал Фаршанг и добавил, желая избавиться от дальнейших приставаний, — потому что тогда — аминь!
Снаружи, на лужайке, один из новобранцев, с чуть отросшим ежиком на голове, изо всех сил стараясь выглядеть солидно, обратился к командиру отделения:
— Товарищ ефрейтор, эта мина сейчас не взорвется?
Фаршанг в ярости заорал из своего укрытия:
— Молчать во время установки мины! Это вам не посиделки!
— Слушаюсь, — пролепетал любознательный новобранец.
— Молчать!
— Слушаюсь!
Лейтенант Габор потешался над стариком:
— Да хватит тебе. По новым правилам, даже если ты вовсе запретишь ему разговаривать, он все равно должен ответить: слушаюсь.
В прежние времена Фаршанг пошумел бы еще, а теперь вдруг понял: не стоит. И еще он понял, что
