Одни участники этих споров утверждают не только допустимость, но даже прямую необходимость свободного домысла, авторской фантазии, вольной модификации фактов в соответствии с замыслом произведения. Иначе, говорят они, исчезнет элемент художественности и останутся сухие факты, нанизанные на скучную нить хронологии.
Другая точка зрения сводится к тому, что история не простит литераторам, назвавшим свои произведения документальными, неуважительного обращения с фактами. Если же речь в этих произведениях идет о конкретных — живущих или живших — людях, то не простит этого и элементарная этика. Автор волен выбирать факты, группировать, комментировать их так, как диктует ему вкус и замысел художника, но с самими фактами обязан обращаться безукоризненно строго. Или — не называть свою работу документальной! Не вводить в заблуждение читателя, который, особенно в последние годы, склонен придавать большое значение
В спорах на эту тему как-то незаметно возникло и постепенно укрепилось никем, правда, прямо не сформулированное, но живучее мнение, будто документальность и художественность — два определяющих элемента жанра — чуть ли не исключают друг друга и, следовательно, усиление в каждом конкретном произведении одного из них возможно не иначе, как за счет ослабления другого. Иными словами: хотите, чтобы было интересно и художественно, — не держитесь за факты!..
Чем можно опровергнуть это мнение?
Только одним: книгами, в которых подлинная художественность и строгая документальность присутствовали бы одновременно.
«Фронт идет через КБ» — как раз такая книга.
В Арктике и над Арктикой
В этой небольшой книжке{13} читатель найдет все, что обещает ее название: и Арктику — страну суровой, экзотической природы, и рассказы о подвигах покорителей этой страны — подвигах подлинных, а не специально сконструированных в подтверждение тезиса о том, что, мол, для них всегда есть место в жизни. В те годы, когда М. Каминский начал работать в полярной авиации, освоение Советского Севера только начиналось. Еще совсем свежа в нашей памяти была эпопея спасения экипажа раздавленного льдами Чукотского моря парохода «Челюскин». Она показала, что, как ни сильна природа Севера, человек способен в конце концов оказаться сильнее ее. После этого речь могла идти уже не о коротких экспедиционных вторжениях в еще недавно недоступные районы, а о надежном, прочном их освоении. Пора было научиться не навещать Арктику, а жить в ней. Жить летом и зимой.
Излишне говорить, какую огромную роль в этом деле сыграла авиация. Над морями, горами и пустынями Крайнего Севера залетали уже не отдельные самолеты, а целые авиационные отряды. Конечно, сейчас, в наши дни, когда самолеты даже на полюс летают чуть ли не по расписанию, никого этим не удивишь. Но все, что имеет и умеет полярная авиация сегодня, добыто трудным опытом ее пионеров. Опыт человеческий формируется на ошибках. Теоретически это признают едва ли не все так называемые «бывалые люди». Но далеко не каждый из них особенно охотно рассказывает о тех ошибках, на которых формировался его собственный опыт. М. Каминский делает это решительно и даже как-то жестко — без оговорок и ссылок на разного рода смягчающие обстоятельства. Взять хотя бы его рассказ о чудом удавшейся вынужденной посадке в тумане между Усть-Белой и Анадырем. «Дурацкое счастье!» — говорит он про нее. Что это, скромность автора? Да, конечно, и скромность тоже. Но прежде всего — остроразвитая самокритичность, умение учиться. Учиться и профессиональному мастерству, и взаимоотношениям с людьми. Оказывается, в Арктике одно с другим связано очевиднее, чем в иных, более цивилизованных широтах.
Вот автор, получив в воздухе неожиданную просьбу с борта застрявшего во льдах судна, садится на хрупкой, фанерной летающей лодке в разводье среди плавающих льдин, берет к себе на борт капитана судна, взлетает, показывает капитану с воздуха ледовую обстановку, вновь садится, высаживает своего пассажира на судно, и, наконец, улетает. Итого два предельно рискованных взлета и две такие же опасные посадки. М. Каминский выполнил их блестяще, но... по собственному решению, не обменявшись ни словом ни с кем из экипажа. И люди обиделись: они почувствовали себя не соучастниками подвига, каковыми были в действительности, а почти зрителями.
«Командир не счел нужным даже посоветоваться! Сам решил, сам убрал газ, сам пошел на посадку», — прокомментировал назавтра случившееся второй пилот Сургучев. А старый друг автора механик Митя Островенко добавил: «Не пытаясь убедить, силой своей власти затащили нас в эту ловушку. А силой человека трудно вести даже к молочным рекам и кисельным берегам...» Сейчас, много лет спустя, М. Каминский анализирует прежде всего не профессиональную сторону этого эпизода (которой имеет все основания гордиться), а чисто этическую — и вновь переживает обиду, которую, не подумав, нанес товарищам.
Свою деятельность в роли командира чукотского авиаотряда совсем молодой еще в то время М. Каминский начал с дел сугубо земных: подготовки базы — жилого дома, склада, мастерской — к предстоящей зимовке. В принятом плане работ видное место занимала... чистка уборной, которая, доставшись зимовщикам по наследству от их предшественников, «служила немым укором...». Так вот на эту-то, мягко говоря, далеко не летную работу командир нарядил возглавляемую им самим бригаду из летчиков. «Меня в те дни интересовал не столько конечный практический результат этой акции, сколько тот предполагаемый сдвиг, который должен был произойти в психологии зимовщиков. Особенно в психологии летчиков», — замечает М. Каминский. Оказывается, умение работать с людьми и воспитание в них высоких моральных качеств укрепляются порой на плацдармах внешне не очень-то романтических.
Впрочем, само понятие романтики М. Каминский тоже трактует по-деловому: «Настоящий романтик должен что-то знать и уметь». И дает тому отличный пример, рассказывая во всех подробностях, как готовить самолет, оборудование и себя самого к возможной вынужденной посадке (вплоть до того, куда засунуть консервы). «Хочешь приходить на базу, будь всегда готов к вынужденной...» — вряд ли следует понимать это изречение в одном лишь буквальном смысле.
В последнее время это слово — романтика — стало попадаться нам на глаза с частотой, скажем прямо, утомительной. В очерках на страницах молодежной (и не очень молодежной) прессы, на вывесках кафе — словом, где угодно!
Каминский вспоминает, как его, впервые появившегося в Арктике молодого пилота, опытный полярник Янсон встретил поначалу с некоторой осторожностью, причины которой впоследствии объяснил сам: «...я думал, что вы из породы романтиков». Как видно, особого почтения к этому слову Янсон не испытывал уже тогда.
