ждала от него — слов.
— Да, я люблю тебя.
— Сильно? Больше, чем других?
— Да. Намного больше.
— А у тебя еще кто-нибудь есть?
— Нет.
— А ты женат?
— Нет.
— Вот здорово!
Хьюби понимал, что ей и рассказывать-то особенно нечего, но ей хочется, чтобы он задавал ей вопросы, чтобы интересовался ее жизнью. И если он действительно любит ее, то должен соблюдать все правила.
— А ты? У тебя есть… — Хьюби замешкался на секунду, вместо слова «любовник» подыскивая другое: — бой-френд?
Она немного помолчала, надеясь еще и на то, что Хьюби правильно расценит эту паузу, и сообщила:
— Нет-нет. Сейчас нет.
— Но они у тебя были раньше.
Она прильнула губами к его уху и доверительно сообщила:
— Только два.
Мюллер понимал, что это явная ложь. Но, как ни странно, он испытал прилив нежности к этой девушке с ее детским и глупым страхом скомпрометировать себя. С ее инстинктивной попыткой защитить себя. Он прекрасно понимал, чем занимаются танцовщицы из труппы «Девушки Грэшема» после выступления. У Нонни, несомненно, был большой опыт отношений с женатыми мужчинами.
Теперь, удовлетворенная ответами Мюллера, Нонни заговорила о другом, но что ее тоже волновало.
— Бедняжка Мойра! — вздохнула девушка. — Теперь ей больше не придется волноваться. Она ведь в Рио умудрилась забеременеть!
— А ваши девушки часто беременеют? — поинтересовался Мюллер.
— Нам это не разрешается. В этом случае начальство не церемонится с нами, и наказание бывает очень строгим.
— А тебе никогда не приходилось оказываться в таком положении? — спросил Хьюби и тут же пожалел о своем любопытстве. Ему, в общем-то, было все равно.
Наступила долгая пауза, в течение которой Нонни Мучительно размышляла, соврать ли ей в очередной раз или не стоит. Потом все же решила сказать правду. Врать бесполезно: такие господа, как Мюллер, рано или поздно выяснят все до конца. Она понизила голос:
— Да. А что, это имеет какое-то значение?
Вот оно, начинается! Теперь Мюллер уже обязан был продолжить допрос:
— А что сейчас вообще имеет значение? Или имело раньше? Так как же ты поступила? — И он подумал о том, что где-то далеко растет еще и ребенок, оставленный на воспитание бабушке с дедушкой или каким-нибудь другим родственникам.
— Я пошла к врачу. Ну, к тому, кто помогает в подобных случаях. Это случилось в Риме. Эти итальянцы могут уговорить, кого хочешь. Вот меня и уломал один такой…
— Может, я тоже тебя уламывал?
— Нет. На этот раз все получилось совсем по-другому. Ты обнял и прижал меня к себе, когда я была сильно напугана, и во мне что-то как будто перевернулось. Его я не любила, а тебя очень люблю. — Но она не могла долго рассуждать на эту тему, а потому заявила: — А что произошло со всеми остальными? Они что же, теперь плавают в своих каютах, как дохлые рыбки в аквариуме, да?
— Не надо так говорить, Нонни, — нахмурился Мюллер. — Постарайся больше не думать об этом.
— Не могу. Мы очень долго работали вместе. Целых три года. Кажется, что всего минуту назад я разговаривала с Сибил. Я спросила ее, выйдет она к ужину или нет, и она ответила: «Пошла к черту! Поросенок ты этакий! Дай мне спокойно умереть». Понимаешь, ее сильно укачало. И вот она умерла. Наверное, и надзирательница тоже погибла. И все остальные вместе с ней.
— Что еще за надзирательница?
— Миссис Тимкер. Она отвечала за всю нашу группу, ну и, конечно, следила за нами и днем, и ночью. Чтобы мы хорошо отрепетировали свои номера, всегда были в чистых и отглаженных костюмах. Ну и, конечно, всякий раз записывала, когда мы возвращаемся в свои номера. Но мы ее по-своему любили и уважали. Она часто закрывала глаза на наши похождения, да и вообще нас понимала. Ведь она сама была такой же танцовщицей, прежде чем вышла замуж за Берта Тимкера, помощника нашего директора. Она любила одну поговорку: «все можно, если осторожно». — Нонни хихикнула. — Ну, это она как раз о том, о чем мы с тобой только что говорили, понимаешь?
Мюллер тоже рассмеялся и прижал девушку к себе покрепче.
— А почему ты меня так сжимаешь?
— И не спрашивай.
И вдруг из темноты и тишины, лишь изредка прерываемой чьим-то шепотом, раздался холодный безжалостный голос. Настолько неожиданно он прозвучал, что не сразу стало понятно, что это говорит Скотт.
— Убери от меня свои пальцы, а не то я тебе руку сломаю!
Тут же последовал испуганный вскрик, по всей вероятности, женский. Джеймс Мартин вздрогнул и подумал: «Вот это да! Интересно, кто к кому приставал?» И ему вспомнилась мягкая пухлая рука миссис Льюис.
Майк Рого мгновенно включил свой фонарь:
— Какого черта? Что тут происходит?
Скотт лежал на боку, облокотившись о пол, рядом с ним сидела Линда Рого, покрасневшая от ярости. Она указывала на Скотта:
— Этот негодяй хотел меня облапать!
— Что? — изумился Рого. — Кто-кто? Он?!
— Надеюсь, вы сделаете правильный вывод, Рого, — усмехнулся священник.
Все сразу же приняли сторону Скотта. Если бы он, воспользовавшись темнотой, стал приставать к Линде, то зачем ему кричать и привлекать к себе общее внимание? Рого же был хорошим психологом и уже давно заметил: его жена неравнодушна к священнику. Очевидно, она решила попробовать соблазнить его, но он отверг ее притязания.
— Надеюсь, никто больше не позволит себе ничего подобного! — пригрозил Рого. — Иначе мне придется принять крайние меры. Кстати, кажется, мы хотели пробраться к обшивке корабля и дать о себе знать спасателям.
— Совершенно верно, — поддержал его Скотт, поднимаясь на ноги. — Пора трогаться в путь. Если трое из вас зажгут свои фонари и посветят мне, я смогу показать маршрут, по которому нам придется идти.
Гора «Посейдон»
Машинный зал гигантского четырехвинтового лайнера представлял собой несколько платформ, расположенных в огромном, высотой примерно в пять палуб, помещении. Они соединялись между собой чем-то вроде приставных лестниц, ведущих к стальным настилам. Платформы окружали гигантские паровые турбины и блоки редуктора. Всевозможные компрессоры, конденсаторы, батареи насосов, с помощью которых поддерживали определенное давление пара, следили за расходом горючего, электричества и смазочных веществ, заполняли помещение. Их оплетали бесконечные трубы и провода.
