Иосиф Флавий покачал головой.
— Бог оставляет только тех, кто предает Его и высмеивает, оскверняет Храм и забывает Закон.
Вдруг легионеры обратились в бегство, ринулись назад от пролома, и я подошел к центурионам и трибунам, которые, сжимая в руках оружие, покрытые землей и кровью, собрались вокруг Тита. Они рассказали, что за проломленным укреплением обнаружилась еще одна стена, менее высокая, но им кажется, что ее невозможно взять. К этой стене нельзя подтянуть осадные машины и тараны. Брешь в первой стене слишком узка, солдаты могут протискиваться лишь по нескольку человек и станут легкой мишенью для многочисленных евреев, собравшихся на вершине второй стены.
Тит подошел к трибунам и центурионам, посмотрел каждому в лицо и поднял меч.
— Подъем на стену непрост, — объявил он низким голосом. — Но боги на нашей стороне. Голод, мятежи, осада, укрепления, которые падают под нашим натиском — что это еще может означать, как не гнев, который боги обрушили на головы евреев? Боги помогают нам. Возможно, нам придется умереть, чтобы взять это укрепление. Возможно, душа умрет вместе с телом, если смерть не была славной! — почти прокричал он. — Может, среди вас найдется храбрец, который не знает этого: души, освобожденные от тела железом оружия в битве, превращаются в самые чистые элементы вселенной, эфиры! Они занимают место среди звезд и воины, погибшие таким образом, становятся добрыми гениями, героями, которые являются своим потомкам и защищают их. Их души бессмертны.
Он изменил тон, на его лице отразилось отвращение.
— Но, — продолжал он, — души, которые зачахли в больных телах, падают в глубокую бездну забвения. Они умирают вместе со своей телесной оболочкой. Славным воинам — бессмертие, остальным — забвение. Сегодня вам предстоит сделать выбор!
Он указал на пролом в стене. В сумерках виднелось второе укрепление и фигуры евреев, охранявших его.
— Я сгорю от стыда, — добавил Тит, — если не награжу того, кто проложит путь, так, как он того достоин! Если он вернется живым, то будет командовать теми, кто сейчас с ним на равных. А тех, кто падет в бою, мы провозгласим бессмертными!
Трибун Плацид вышел вперед, прижал руку к сердцу и сказал:
— Цезарь, я отдаю тебе себя с радостью и первым поднимусь на укрепление. Я хочу, чтобы к моей силе и воле добавилась удача. Однако, если судьба будет неблагосклонна ко мне, знай, что я не был застигнут врасплох поражением, а сам решил умереть за тебя.
Около десяти мужчин схватили оружие и вошли в пролом вместе с Плацидом. Он вскочил на стену, отталкивая евреев. Выпущенные в него стрелы блестели, вонзившись в его щит. Но он оступился, и евреи с победоносным криком кинулись на него.
На вторую ночь двадцать наших солдат застали врасплох и зарезали еврейских часовых, уставших после сражений.
Зазвучали трубы, в знак того, что последнее препятствие взято и можно атаковать крепость Антонию, разрушить ее и добраться до Храма. Ничто больше не помешает нашим легионам завоевать и разрушить Иерусалим.
Последующие битвы и убийства уже ничего не изменили в судьбе города.
Я шел рядом с Иосифом Флавием вдоль подножия крепости Антония. Тит попросил его в последний раз призвать Иоханана бен-Леви, Симона Бар-Гиору и Элеазара прекратить сопротивление, или, если они хотят продолжать его, покинуть город с оружием и людьми и выступить против римских легионов вне Иерусалима, чтобы сохранить Храм и горожан, укрывшихся в Верхнем городе.
Это случилось на семнадцатый день августа. Иосиф Флавий подошел к стенам города.
— Я умоляю вас, выбравших мрачный путь войны, послушать и принять слова Тита. Огонь уже охватил стены Храма. Нужно спасти его. Нужно возобновить искупительные жертвоприношения, которые мы обязаны приносить Богу.
Евреи выкрикивали в ответ оскорбления, кидали камни и пускали стрелы.
Иосиф опустил голову. Он рыдал и стонал.
— К вам обращается ваш соотечественник, еврей, который клянется вам, что обещания Тита будут исполнены! Вы могли бы покинуть город, сражаться, если вы так решили, но Храм был бы спасен.
— Этот город принадлежит Богу, — крикнул кто-то, возможно, Иоханан бен-Леви. — Храм никогда не будет взят и никогда не будет разрушен! А если будет, Бог сделает из всей вселенной наш храм.
— Город и Храм наполнены трупами, — ответил Иосиф Флавий. — А пророки сказали, что Иерусалим будет разрушен тогда, когда евреи станут убивать евреев. Так и произошло. Бог был терпелив, но Он сделает так, что римляне очистят Храм огнем и снесут этот город полный позора. Бог на стороне римлян.
Я смотрел на башни крепости Антония, стены Храма и дворца Ирода, по углам которых тоже стояли башни. С высоты укрепления я видел крыши над террасами домов Верхнего города. Там еще прятались десятки тысяч горожан, рядом с трупами они рыли землю в поисках зерен или мусора.
Именно в тот день, семнадцатого августа, один священник, которому удалось сбежать из города, тяжело опустился перед Иосифом на землю и рассказал, что женщина по имени Мария собственными руками убила свое дитя и поджарила его на огне. Половину она съела. Привлеченные запахом, прибежали разбойники. Они угрожали ей смертью, если она не отдаст им запасы продовольствия. Она указала на останки ребенка и крикнула: «Это сделала я! Ешьте, потому что я уже насытилась!»
Священник упал ниц на землю, раскинув руки. Он рыдал. Иосиф Флавий поднял его, прижал к себе, разделяя его отчаяние.
Услышав этот рассказ, солдаты подошли ближе. Некоторые сочувствовали страданиям евреев, но большей частью негодовали, проклинали народ, который пожирает собственных детей.
Я думал о Леде, о наших победах в войне, которая стала причиной стольких безумств и ненависти. Я молился Христу, Богу, страдавшему на кресте как самый смиренный из людей.
Но вокруг я слышал только проклятья, солдаты кричали, что следует покончить с этим народом, городом и Храмом.
Тит склонился над священником, попросил рассказать, что ему известно, и ушел. Он постоял какое-то время в одиночестве, а потом обратился к солдатам:
— Я беру в свидетели богов моей родины и божество, каким бы оно ни было, которое охраняло нас здесь, на этом месте, — сказал он. — Я беру в свидетели мою армию и евреев, окружающих меня: не я хотел осквернить этот город и длить сражения до тех пор, пока изголодавшиеся женщины не станут яростнее волчиц. Я неповинен в этом преступлении, поскольку предлагал мир и прощение. Но некоторые евреи предпочли мятеж миру и вовлекли свой народ в эту пучину. В ее глубине, там, где они сейчас находятся, есть женщина, которая питается плотью собственного ребенка. Но я больше не позволю этому городу, в котором происходят такие чудовищные преступления, созерцать солнце. Боги помогут нам захоронить под руинами даже саму память об этом нечеловеческом поступке.
31
В течение августа и сентября я видел столько, что моя память задыхалась от всех этих зрелищ. Преступление обезумевшей матери, которая носила ребенка, любила и вскармливала своим молоком, а потом съела, было всего лишь одним из множества, порожденных иудейской войной и завоеванием Иерусалима. Наступило время ненависти и убийств, огня, охватившего Храм и пожиравшего тела, время мечей, пресекавших жизни. Я был свидетелем всего этого.
