Всю ночь пылал огонь, трещали балки и грохотали лопавшиеся от жара камни.
Когда занялся рассвет, солдаты устремились в атаку, ударяя по щитам древками копий. Барабаны, трубы, боевой клич отбивали шаг по насыпи, которая вела в самый центр пожара. Рядом со мной центурион отдавал приказы. Он велел всем остановиться, опасаясь, как бы из-за руин и огня не появились внезапно защитники крепости, как это часто бывало в Иерусалиме. Но на этот раз перед нами были лишь потрескавшиеся и почерневшие камни, разрушенные стены, взрытая земля укреплений, и, несмотря на грохот тарана, казалось, что наступила глубочайшая тишина. Тогда из-под земли появились две женщины с детьми и направились к нам.
Я оттолкнул солдат и центуриона, который пытался удержать меня и напомнить о хитрости и коварстве евреев. Я был уверен, что Леда бен-Закай снова выжила, что она — та самая женщина, мне показалось, я узнал ее. Другая женщина была старой и толстой, она подняла руки над головой и кричала пронзительно и жалобно. Разглядев наконец лицо молодой женщины, я остановился в нескольких шагах от них и воскликнул:
— Где ты, Леда бен-Закай?
Женщины переглянулись и еще крепче прижали к себе детей. Они были похожи на двух бешеных самок, защищавших потомство. Солдаты окружили их, но ни один не поднял оружия. Утренний ветерок развивал дым пожара, и они в изумлении смотрели на пустынные руины крепости.
Мы содрогнулись. Я подошел к месту, откуда появились женщины, и увидел отверстие в земле, что-то вроде колодца, к которому примыкал подземный водопровод. Я обернулся к женщинам, которые жались друг к другу, крепко обнимая детей. Центурион подтолкнул ко мне еврея-раба, который должен был служить нам переводчиком.
— Где сражающиеся, где остальные жители крепости? — спросил я.
Та, что помоложе, которую я принял за Леду, сделала шаг ко мне и заговорила.
Я не мог отвести глаз от ее застывшего лица, на котором шевелились только губы. Ее взгляд оставался неподвижным. Она смотрела на меня, но, казалось, не замечала. Я повернулся к рабу и увидел, что он плачет. Женщина умолкла, и раб перевел ее слова.
— Вчера вечером, когда ветер поменял направление и огонь стал пожирать второй ряд укреплений, Элеазар бен-Иаир собрал самых храбрых своих товарищей в одном из залов дворца. Он сказал: «Неспроста пожар, который направлялся в сторону римлян, вдруг набросился на нас. Бог, когда-то любивший нас, проклял еврейский народ. Ибо если бы Он оставался благосклонным, то не смог бы равнодушно смотреть на смерть стольких людей, как не позволил бы сжечь и разрушить этот священный город, осквернить и обратить в прах наши святыни. Настал наш черед. Мы наказаны за все преступления, которые в своем безумии осмелились совершить против наших соплеменников. Но мы примем наказание не от наших заклятых врагов римлян, а от руки Господа нашего, и сами убьем друг друга. Пусть наши жены умрут, не познав насилия, а наши дети — мук рабства. Оказав друг другу эту услугу, мы сохраним свободу, она будет нам саваном. Сначала уничтожим в огне все наше имущество и саму крепость. Этим мы досадим римлянам, ведь им не удастся завладеть нами и порадоваться добыче. Оставим в живых лишь нескольких человек, чтобы они свидетельствовали о том, что мы умерли не от голода, но предпочли смерть рабству. Такая смерть дарует душе свободу и позволяет ей отправиться туда, где находится ее родина и где она будет избавлена от всех несчастий! Умрем, не став рабами, свободными людьми уйдем из жизни вместе с нашими детьми и женами! Вот что предписывает нам наш закон, вот о чем умоляют нас близкие! Вот что нам необходимо сделать, чтобы исполнить волю Божью, иначе над нами будет воля римлян. Они хотят разрушить крепость и уничтожить всех нас. Так давайте же поторопимся, чтобы вместо радости они почувствовали ужас перед лицом нашей смерти и восхищение нашей отвагой!»
Женщина продолжала рассказ. Она, замолкала после каждой фразы, словно хотела, чтобы переводчик не упустил ни одного ее слова. Она подробно описывала, как мужчины убивали своих жен и детей, как потом бросили жребий и выбрали десять мужчин, которые должны были убить остальных, как они легли рядом со своими мертвыми женами и детьми, подставив горло мечу. Потом из десяти убийц выбрали одного, он должен был убить девятерых, прежде чем покончить с собой.
— Мы же хотели спасти детей и спрятались в подземном водопроводе.
Сказав это, молодая женщина обернулась и обняла детей.
Я вместе с солдатами ворвался во дворец и увидел груду мертвых тел, лежавших бок о бок. Мне не хватило смелости рассматривать лицо каждой женщины.
Если Леде бен-Закай удалось добраться до Масады, то она среди этих мертвецов. Ее тело останется здесь и будет зарыто в землю или погребено под руинами. Если она спаслась, в Иудее или где-то еще, вдали от Рима, то только Бог знает, суждено ли нашим дорогам снова пересечься.
Я вернулся в лагерь. В нем царила тишина, как после поражения. Я вошел в палатку Флавия Сильвы. Он лежал, подложив руки под голову.
— Это презрение к смерти, эта отвага… — Он слабо улыбнулся. — Император не удостоит меня триумфа. Где пленники, которые должны пройти по улицам Рима? Две женщины и пятеро детей!
Он усмехнулся и пожал плечами:
— Это твои евреи, — сказал он, — забирай их себе.
42
Я ушел с ними из римского лагеря. Я ехал верхом рядом с повозкой, в которой лежали две женщины и пятеро детей, неподвижно, прижавшись друг к другу, скрыв лицо под черными покрывалами. Они были похожи на трупы, которые везут к могиле. Я боялся, как бы солдаты не перевернули повозку и не выбросили евреев на землю. Но я был Серением, римским всадником, приближенным императора Веспасина и Тита. Наместнику Иудеи Флавию Сильве пришлось смириться с тем, что я со своей повозкой шел вместе с когортами, которые, разрушив Масаду, направлялись в Александрию. Я даже добился того, что мне продали еврейского раба-переводчика. Его звали Анан, он правил повозкой и читал псалмы, раскачиваясь взад- вперед. Казалось, он не слышал оскорблений и угроз, которые выкрикивали солдаты. Ты, шакалье мясо, говорили они, в Александрии тебя вытолкнут на арену и тогда посмотрим, помогут ли молитвы на иврите, латыни, греческом или арамейском языках сдержать зверей, спасут ли они его от львиных лап.
Я смотрел на его голую спину, покрытую шрамами от ударов бича. Скольким из пяти тысяч осажденных удалось выжить?
Сотня евреев шла позади колонны, они были нагружены как мулы, их подгоняли, как животных. Некоторые падали под ударами стражников, и им оказывали милость — добивали ударом копья на краю дороги. Они бились в медленной агонии, их тела пожирали шакалы и гиены, кравшиеся по холмам, окружавшим дорогу.
Неожиданно дорога расширилась и побежала вдоль берега моря — такого же серого, как песок. Мы вошли в дельту, и я узнал египетские поселения, нагромождения желтых кубиков, среди которых бегали собаки. Когорты остановились в лагере близ Александрии, а мы отправились дальше к Канопским воротам и медленно въехали в ту часть города, где большие белые дома стояли в окружении садов.
Я нашел дом Иоханана бен-Закая, скрытый массивными лавровыми деревьями и пальмами, раскачивавшихся на ветру. Нас тотчас же окружили десяток рабов, вооруженных дубинами и копьями. Я пошел вперед, женщины и дети, лежавшие в телеге, поднялись. Анан спрыгнул на землю и его тут же окружили рабы, угрожая оружием. Я закричал, и в эту минуту из дома вышел Иоханан бен-Закай. Я узнал его голос и пронзительный взгляд, но он так исхудал и сгорбился, что я решил, было, что обознался.
Бен-Закай пошел ко мне навстречу, раскрыв объятия. От всей его фигуры исходило такое отчаяние, что я сразу понял: его дочь Леда мертва. Он сжал мои руки.
— Она рассказала о тебе, — сказал он.
Я был так взволнован, что не мог отвечать, а только указал на женщин, детей и Анана.
