внимания. Первый помощник Кортеса шел, стараясь держаться поближе к деревьям, так как хотел сохранить свое пребывание на Кубе инкогнито.
Сандовалю нетрудно было укрыться от посторонних глаз в огромной гавани Сантьяго, которая простирается почти на две мили с востока на запад и уходит на целую милю в глубь сильно вдающейся в берег бухты. Она хорошо защищена со всех сторон и так велика, что в ней мог бы свободно разместиться весь испанский флот. Сандоваль занял место у входа в гавань, возле самого причала: скрывшись за деревьями, он наблюдал за всем происходящим, и Киньонес, в свою очередь, тоже постоянно держал своего товарища в поле зрения.
Им пришлось изрядное время подождать, прежде чем Тристан дал о себе знать. Корабль снарядили к отплытию, в трюмы загрузили провиант, и наконец, когда Хуан Суарес и его мать вслед за остальными пассажирами поднялись на борт, к причалу подошел черный раб-посыльный и спросил Киньонеса, который еще стоял внизу, у трапа. Он передал письма от Тристана и задержался на пристани, чтобы посмотреть на отплытие бригантины.
С большими предосторожностями Киньонес сумел подойти к укрытию Сандоваля и показать ему письма, аккуратно сложенные и запечатанные красным сургучом. Печати не смутили Сандоваля, который в два счета вскрыл послания. И тут капитаны с изумлением обнаружили, что четыре письма представляли собой просто чистые листы бумаги, на которых ничего не было написано. Увидев это, Сандоваль убедился, что Тристан не мог быть человеком чести и отпрыском знатного рода герцогов Медины Сидонии, хотя одно из этих «писем» и было адресовано самому герцогу. Другое якобы предназначалось Франсиско де лос Кобосу, первому королевскому секретарю и командору Леона. Все это немало удивило Киньонеса и Сандоваля, учитывая то высокомерие, с которым обычно держался Тристан. Наконец, пятое было написано по-каталански, так что его прочесть они не смогли, и предназначалось оно некой Мариане Лопес де Инчаусти, жительнице Толедо.
— Негр передал мне, что Тристан не смог прийти и просит меня оказать ему услугу и вручить эти письма лично донье Мариане в Толедо, а она передаст их всем адресатам, — сообщил Киньонес.
Сандоваль посоветовал ему везти все письма с собой как ни в чем не бывало, а то единственное, которое и впрямь было написано, беречь как зеницу ока и хранить за пазухой. На прощание он еще раз заверил Киньонеса, что сам займется делом Тристана.
Корабль отчалил, и провожающие, среди которых были в основном родственники и слуги путешественников, начали расходиться. Гонсало де Сандоваль отправился вслед за негром-посыльным, надеясь, что тот приведет его прямо к Тристану.
Капитану было нелегко следовать за рабом по улицам, оставаясь незамеченным. Он опасался также, как бы его не узнал кто-нибудь из недоброжелателей Кортеса, каковые имелись в Сантьяго, и не донес на него.
Наконец, проделав немалый путь, слуга вошел в старенькую хижину, которая находилась уже за городом. Сандоваль не рискнул проследовать вслед за рабом, не зная, кто живет в этом доме. Он некоторое время подождал на улице, чтобы убедиться, что его никто не выслеживает, но в конце концов нетерпение, которое обычно бывает плохим помощником, на этот раз сослужило ему хорошую службу, побудив войти в хижину без дальнейшего промедления.
Сандоваль постучал в дверь, поскольку не любил применять силу, даже когда дело касалось самого презренного люда, — а убогое это жилище наверняка принадлежало рабам. Ждать ответа пришлось недолго. Дверь капитану открыла негритянка, которую ничуть не удивило, что в дверь стучит знатный сеньор. Напротив, женщина пригласила его войти и позвала своего мужа — чернокожего посыльного, за которым следовал Сандоваль.
— Хинес, пришел тот самый сеньор! — крикнула женщина, словно Сандоваль уже не в первый раз был в этом доме. Это озадачило капитана, но он, подавив раздражение, не спешил положить конец явному недоразумению. Негр осторожно высунул голову из спальни и, увидев Сандоваля, переменился в лице. Он, впрочем, сразу же попытался сделать вид, что ничего не произошло, но ему не удалось провести испанца.
— Без сомнения, я не тот, кого вы ждали, — произнес Сандоваль.
— Я никого не ждал, сеньор, — почтительно отвечал ему негр, которого называли Хинесом.
— Может, и так, но здесь меня явно приняли за кого-то другого.
— Не понимаю, — пробормотал раб.
— Твоя жена обращалась со мной как со знакомым сеньором, и ясно, что она спутала меня с кем-то другим, — разъяснил Сандоваль.
— Ваша милость ошибается, я просто-напросто жалкий раб, и никакой знатный сеньор, такой как вы, никогда не ступал за порог моего дома, — поспешил уверить его раб, но его униженный тон показался Сандовалю неискренним.
— Ну ладно, — нетерпеливо произнес он, решительно направляясь к негру, — хватит играть в прятки. Ты только что передал письма некоему человеку в гавани. Говори, кто их тебе дал.
— Это был кабальеро, которого я никогда прежде не видел, — сказал раб, лицо которого от страха сделалось пепельным. Поистине, казалось невероятным, что негр может побледнеть от страха, но тем не менее именно так и было, и это еще одна из тех диковин, которыми изобилуют здешние земли.
Его испуг, бледность, дрожь в голосе и обильный пот, заструившийся по лицу, возбудили подозрения Сандоваля, который решил, что за всем этим что-то кроется — ведь если бы дело действительно обстояло так, как негр пытался это представить, то ему нечего было так пугаться; напротив, он мог бы с легкостью отвечать на вопросы, которые ему задавал знатный сеньор. Сандоваль приставил свою шпагу к горлу негра и произнес:
— Послушай-ка, если ты сейчас же не скажешь мне то, что я желаю услышать, то, боюсь, эта негритянка в два счета окажется вдовой.
Хинес, новообращенный христианин, который совсем недавно был привезен на Кубу с берегов Африки, был так напуган, что, задрожав, бросился на колени перед Сандовалем и стал умолять о пощаде:
— Ради Пресвятой Девы, ради ее Сына Иисуса, Господа нашего, ради всех святых, пожалейте меня, сеньор, я, право же, ни в чем не провинился! — И с испугу он с такой силой обхватил испанца за ноги, что тот чуть не упал.
Сандоваль, которого отнюдь не смягчила эта мольба ко всем силам небесным, из которых не были упомянуты разве что ангелы и архангелы, счел и это спектаклем, разыгрываемым перед ним хитрым негром, и потому, дернув Хинеса за воротник, велел ему прекратить вопли и повторил свой вопрос:
— Сейчас же говори, где тот человек, который передал тебе письма, и тогда не только спасешь себе жизнь, но и получишь пригоршню золотых. — Произнеся это, Сандоваль для вящей убедительности похлопал рукой по своей сумке.
При упоминании о золоте настроение раба заметно изменилось: хотя он стал христианином совсем недавно, но уже успел пропитаться алчностью и всеми пороками, которые влечет за собой эта постыдная страсть и которые, словно плевелы среди пшеницы, прорастают на каждом поле, засеянном божественным Сеятелем. Как известно, отделить эти плевелы от добрых злаков весьма нелегко, но, по счастью, святые братья Франсисканцы и доминиканцы без устали трудятся на ниве Господней, не ища ничего для себя и не ожидая наград. Печально, но сребролюбие пускает корни в душах тех индейцев и негров, что приняли святое крещение, и бесы овладевают их душой, заставляя их поклоняться ложным и кровожадным идолам, как это было и до признания ими власти истинного Бога и государя императора.
Однако прошу у благосклонного читателя прощения за это отступление и возвращаюсь к моему повествованию. Итак, Хинес, услышав посулы испанца, повел себя совсем по-другому и враз сделался весьма дружелюбным и смышленым собеседником.
— Я сказал вам правду — действительно неизвестный господин дал мне письма, чтобы я передал их некоему сеньору Киньонесу, и я выполнил его поручение, которое было совсем нетрудным и за которое он мне щедро заплатил.
— Как звали этого кабальеро?
— Он не назвал своего имени, но по его внешности и манерам было ясно, что он из знатных господ.
Сандоваль, учинив рабу подробный допрос, выяснил, что упомянутый кабальеро договаривался с Хинесом возле песчаной отмели в окрестностях Сантьяго, где негр занимался сбором хвороста.
