внимание срочность этого дела, ослушаться своего мужа и нарушить данное ему слово? Некоторое время она размышляла, судорожно сжимая руки и обращая затуманенный слезами взор на малыша Хулианито. Наконец она объявила мешикам, которые молча ожидали ее ответа:
— Вот что я решила. Я знаю, что с вами прибыл монах, святой человек, о котором уже идет молва по всему королевству и который за столь короткое время уже успел завоевать уважение мичоаканцев. Ему я разрешу прочесть это письмо. Я уверена, что и мой супруг, и сам сеньор Кортес одобрили бы мое решение. Затем, когда мы узнаем, что в нем написано, мы поймем, как нам поступить. Но прежде я хочу, чтобы монах окрестил моего сына: я желаю, чтобы мой ребенок принял истинную веру и узнал Иисуса Христа, потому что об этом просил меня мой покойный супруг.
— Пусть будет так, — согласился Сикотепек.
Глава XXV,
Когда донья Луиса объявила о своем решении, слуга был немедленно послан за братом Эстебаном, и миссионер поспешил явиться в сопровождении других испанцев, за которыми, как водится, шла большая толпа любопытных. Все пришедшие остались у дверей, и только монаха провели вовнутрь.
Миссионер был очень рад узнать, что его просят окрестить кого-то из жителей селения; правда, этот младенец уже наполовину являлся христианином, будучи сыном испанца.
— В таких случаях, — произнес брат Эстебан, — самое трудное — сделать первый шаг, а когда благое начало положено, то остальные не замедлят последовать доброму примеру, ведь эти храбрые индейские воины, в конце концов, обычные люди и им тоже свойственно стремление к подражанию.
Монах с радостью согласился окрестить мальчика. Мать ребенка не возражала, чтобы обряд совершался со всей пышностью, подобно тому как брат Эстебан служил в Мичоакане мессы, стараясь поразить воображение индейцев. Крещение назначили на раннее утро еледующего дня. Были направлены вестники в соседние селения, чтобы все желающие собрались на церемонию. Было решено, что чтение письма Альдерете состоится после Таинства, хотя Сикотепек просто сгорал от нетерпения.
Наконец настал момент, когда брат Эстебан в привезенном с собой роскошном праздничном облачении приступил к обряду. Все испанцы, в платьях из шелка, с золотыми медалями и драгоценными украшениями на груди, стояли в первых рядах и сопровождали мессу торжественным пением, которое придавало более блеска и величественности происходящему. Алтарь был установлен в самом центре селения, чтобы все могли наблюдать мессу и получать благодать. Тут собралось множество индейцев как из Гвайангарео, так и из окрестных селений, так что центральная площадь — а в длину и ширину она простиралась не менее чем на арбалетный выстрел — вся была заполнена индейцами, и даже крыша и ступени главного языческого храма, посвященного туземным богами, были заполнены народом.
По просьбе брата Эстебана стрелки держали заряженные ружья наготове, чтобы в момент крещения произвести залп в воздух. Надо сказать, при виде такого скопления народа многих испанцев посетила мысль о том, что, возможно, придется использовать заряды и по прямому назначению, а именно для обороны. По правде говоря, сотни разряженных индейцев с ярко раскрашенными лицами вполне могли внушить трепет: местные обычаи таковы, что разница между толпой туземцев, собравшихся на праздник, и индейским войском, готовым к битве, не так уж велика.
Донья Луиса, взяв на руки Хулианито, стояла справа от алтаря, рядом с Сикотепеком и Атоксотлем, которые почтительно взирали на церемонию, хотя оба были идолопоклонниками, упорствующими в своих заблуждениях.
Наконец, монах попросил донью Луису подойти с ребенком поближе, что она сделала с величайшим благоговением, склонив голову и трепеща при мысли, что находится так близко от алтаря, который, как казалось ее суеверному уму, и был источником всех таинственных сил, дающих власть христианам, в том числе и сверхъестественной мощи их страшной кавалерии, их пушек и ружей. Брат Эстебан приблизился к Хулианито и, произнося латинские молитвы, которые понимал лишь он один (среди присутствующих испанцев не было ни одного, кто отличался бы ученостью), окрестил мальчика, полив его голову святой водой, которая, как известно, обладает особой благодатью и очищает смертного от всех грехов через Христа, Господа нашего.
Ружейный салют поразил собравшихся индейцев: некоторые из них разбежались, другие пали ниц, посчитав, что небо вот-вот упадет на землю, а Хулианито, испуганный не меньше прочих, разразился громким плачем и не мог успокоиться до самого конца церемонии, как мать ни пыталась утихомирить его.
— Все святые свидетели, что за громадные зайцы водятся в этих краях! — со смехом выкрикнул один из стрелков, видя, как изо всех сил улепетывают индейцы, напуганные выстрелами.
А те, что остались на площади, немного успокоились, заметив, что испанцы спокойно стоят на месте и с улыбкой перезаряжают ружья, посмеиваясь над их страхом, и устыдились своей трусости, которая заставила их попадать наземь от страшного грома выстрелов.
Все произошедшее произвело на индейцев такое впечатление, что некоторые из них, не дожидаясь конца мессы, подошли к донье Луисе и выразили желание принять крещение. Миссионер, поняв, что происходит, не прерывая своих латинских молитв, попросил их приблизиться к алтарю и преклонить колени, чтобы он мог их окрестить.
В этот день брату Эстебану удалось обратить не менее тысячи туземцев еще до того, как он закончил богослужение, так как желающих все прибывало. Это было настоящее чудо: могло показаться, что все они сговорились заранее, но на самом деле пример первых окрестившихся оказался заразительным для других, и было удивительно наблюдать, с каким пылом язычники присоединялись к обряду. Туземцы отличаются от мавров или иудеев тем, что признают не единого Бога, а множество разных богов, и Бог христиан показался им необычайно могущественным из-за ружейных выстрелов, лошадей и пышного величия, которое показали им испанцы. Монах, не вполне понимая их предрассудки, но искренне радуясь, крестил индейцев, полагая, что они прониклись верой во Христа. Однако по прошествии нескольких дней, увидев, что крест занял в их домах место рядом с прочими идолами, он понял свою ошибку и постарался обратить новокрещеных, начав проповедовать основы христианской веры.
— Поймите, дети мои, — заговорил он, когда ему удалось собрать вокруг себя группу индейцев на улице, — истинный Бог один, это Бог Всемогущий, Творец всего сущего, всех людей, всего живого и всех вещей. Он всем дает жизнь, всех хранит, но и строго наказывает за неверие и заблуждения.
Но хотя индейцам нравилось слушать
Наконец месса закончилась, продлившись гораздо дольше, чем предполагалось, поскольку объявилось много желающих креститься. Двое мешиков и монах отправились в дом, где жила донья Луиса, чтобы взглянуть на письмо, которое вручил ей Альдерете накануне своей смерти.
Индеанка вместе с Хулианито удалилась в опочивальню, которая была отведена ей в доме и где она проводила большую часть времени: в остальной части дома жил его хозяин, касик, со всеми своими многочисленными женами. Затем она возвратилась, но уже без ребенка: в одной руке у нее был свиток, запечатанный личной печатью Альдерете, а в другой — сама эта печать. Все это она вручила брату Эстебану.
Монах осторожно развернул послание и некоторое время внимательно разглядывал его, словно пытался понять, не подделка ли это. В самом деле, подлинность письма трудно было установить. А скрепить свиток печатью королевского казначея мог кто угодно, с этим нехитрым делом справился бы даже малыш Хулианито. Брат Эстебан принял важный вид, словно он был по меньшей мере главой королевской канцелярии, и громко и торжественно начал зачитывать написанное. Вот что говорилось в письме:
«Дону Эрнану Кортесу, завоевателю Мексики и сопредельных с нею земель, действующему по приказанию его величества.
Великий и властительный сеньор, этим письмом я сообщаю вам о коварной измене, которая замышляется против Вас и против самого императора Карла, да хранит его Господь. Все, написанное здесь, — чистая правда, ведь это мое письмо попадет в ваши руки лишь в том случае, если Господь
