нашептывать что-то бессмысленно-успокоительное. Она продолжала вздрагивать, но нервное карканье прекратилось. Лева со вздохом умостился у Чио в ногах и положил свою огромную лапищу на ее тонкие щиколотки. Прижавшись заплаканной щекой к черной рубашке Тима, Чио с интересом разглядывала его черную пуговицу. Я неуверенно присела возле них, ощутив жар, пугливыми волнами исходивший от закутанного в простыню тела.
– Люня, детка, ты узнаешь Жужу? Смотри, что она тебе принесла. Что-то очень вкусное.
Никогда раньше он не называл ее Люней. Чио однажды сказала мне, что Люней, Люнечкой или Мийкой называл ее в детстве отец. Я осторожно поднесла стакан к ее бескровным губам. Черная бархатка на нежной шее была мокрой, быть может, от слез. Воспаленные глаза уменьшились, холодная голубизна затвердела, пошла трещинами, взгляд казался пустым, занавешенным, словно там, за мутной пеленой, совершалось что-то, перетянувшее на себя все ее внимание, все душевные силы, не оставив ничего для внешнего мира. Красивый округлый подбородок Чио мелко вздрагивал, капля воды, скатившись со лба, повисла на носу.
– Люнечка, выпей, будь умницей, – приговаривал вкрадчивый Тим.
Чио приоткрыла рот. Я поднесла стакан еще ближе и содрогнулась, услышав, как он стукнулся обо что- то твердое.
– Она зубы сцепила, как в прошлый раз, – прошептал Лева.
– Молчи, – огрызнулся Тим. – Люня, малыш, ты всегда меня слушалась, правда? Даже когда не стоило слушаться. Я ведь твой лучший друг. И Жужа с Левой. Мы хотим тебе только добра. Выпей это, и все пройдет.
Чио завертела головой. Из воспаленных глаз хлынули слезы.
– Птица, птица, птица, – хрипела она.
– Это лекарство от птиц. Выпей, и они больше не вернутся. Выпей, ну же.
Я снова поднесла стакан к ее губам. С гримасой боли и страха она твердила:
– Птица, птица, птица...
– Ну хватит! Пей! – Тим выхватил у меня стакан и прижал голову Чио к подушке.
– Не нужно! – взмолилась я. – Неужели нельзя без этого? Посмотри, как она мучается... Она не станет пить.
– Это мы еще посмотрим. Не хочет по-хорошему, будет по-плохому.
– Как? Выбьешь ей этим стаканом зубы?
– Выбью, если понадобится!
В этот момент Чио изогнулась, боднула Тима и, высвободив руку, отпихнула стакан. Треснув, он покатился по ковру, оставляя на веселом узоре темный жутковатый шлейф. Чио затихла и прижалась к Тиму.
– Ничего ты не выбьешь, – сказал Лева, провожая стакан восхищенным взглядом. – И вообще... Нужен Бип.
– Ты прекрасно знаешь, что он в «Язычке Коломбины».
– Где? – удивилась я.
– Видишь ли, это клуб, где куча Фантесок, Смеральдин, Фьяметт, юных и не очень влюбленных, но ни одного мало-мальского Арлекина.
– То есть?
– То есть куча кринолинов и ни одного гульфика.
– Он хочет сказать, что это клуб для лесбиянок, – сказал Лева.
– Ну да, цветочки золотистые, волны кудрей прекрасных и так далее, и тому подобное.
В этот момент дверь тихонько отворилась, и в комнату мягко скользнул аккуратный и тихий Черныш.
– О, Черныш! Как мы рады... – подскочил, рассыпаясь в любезностях, Лева.
– Ну наконец-то! Я думал, ты никогда не придешь, – сказал Тим.
Чио вскрикнула, стала вырываться из цепких Тимовых объятий. Минут десять ушло на то, чтобы заставить ее признать старого знакомого. Переложив свое мокрое бремя на толстые плечи Черныша, мы вышли в коридор.
– А что, позвонить ему нельзя? – зашептала я.
– Мобильный, разумеется, отключен.
– А если позвонить по городскому, в этот клуб?
– Занято. Там все время занято.
– Надо же, «Язычок Коломбины»... А где это?
– В центре. – Закурив, Тим уселся на мое одеяло.
– Да нет, это вообще на набережной, – замотал головой Лева.
– Не на набережной, а на Гагарина, сразу за «Макдоналдсом».
– Точно, на набережной – «Балаганчик», – вспомнил Лева.
– В черепушке у тебя балаганчик. Ладно, все это не важно, – устало протянул Тим. – А важно то, что заведение это закрытое, самое закрытое из всех закрытых, и таким отъявленным маскулиновым отродьям, как мы с тобой, туда путь заказан.
– Туда не пускают мужчин? – спросила я.
– И даже некоторых женщин.
– Некоторых?
– Тех несчастных конформисток, что по слабоумию продолжают интересоваться подлецами мужеского полу.
– И как же можно вычислить, кто «слабоумный», а кто нет?
– У них это на лбу выведено, огненными литерами. К тому же, там в дверях стоят две большие купальщицы, в духе Пикассо, и одним взглядом ставят тебе диагноз.
– А как же Бип?
– Бип – статья особая. Он для них подружка, сын полка и мать Тереза в одном лице. Вот и сегодня там, кстати, День рождения какой-то не то Сони, не то Мартовской зайчихи.
– Ты говоришь, вас туда не пустят...
– Вот именно, Жужонок.
– Но туда пустят меня.
Тим ухмыльнулся, махнул рукой. Потом, присмотревшись ко мне, посерьезнел.
– Ты это серьезно, Жужуньчонок?
– Серьезнее некуда.
– Да брось! Не смеши народ! Они тебя живьем слопают... Да ты посмотри на себя, блаженная! Тоже мне, Сапфо.
– А что, по росту подходит...
– А ты, Дылда, не вмешивайся.
– Я, конечно, не фиалкокудрая, но слопать меня не так-то просто. Я еду.
– Нет, не едешь.
– И я с ней, – загорелся Лева, с опаской глядя на дверь, за которой поскуливала Чио.
– Ни-ког-да, – отрезал неумолимый Тим.
– А что, это идея, – подхватила я. – Ну подумай, Тим: кто-то должен остаться дома: Черныш сам не справится. От меня мало толку, а Лева на грани обморока.
Лева энергично закивал:
– А если он поедет, будет кому в случае чего отомстить за мою смерть.
– Никто никуда не поедет, – отчеканил Тим и затушил окурок.
Через десять минут мы с Левой уже вовсю обсуждали «Диспозицию к атаке неприятельской позиции позади «Макдоналдса», 20 июля 2006 года» на заднем сиденье такси. Так как неприятель опирается левым крылом своим на автобусную остановку, а правым крылом тянется вдоль китайской стены девятиэтажек, позади находящихся там каштанов, а мы не превосходим нашим левым крылом его правое, а еще менее – левое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы проникнем внутрь опасного притона «Язычок Коломбины» (далее просто Притон) и, внеся сумятицу в стройные ряды врага
