– Дверь закрыта. А ключ, – со сладчайшей улыбкой фокусника я поднял его над головой, так, чтобы она его хорошо рассмотрела, и, не переставая улыбаться, сунул его в карман, – ключ исчез.
Жужа хмыкнула. Раскачивание прекратилось. Искры переехали: стайкой летней мошкары они теперь кружили у нее над головой.
– И как все это понимать?
– Дверь закрыта – тут и понимать нечего.
– Ты пьяный? Обкуренный? У тебя крыша поехала?
– Так много вопросов сразу...
– Отойди.
– За-пер-то, – пропел я, поудобнее устраиваясь возле двери.
Жужа вздохнула, словно что-то решая про себя.
– Послушай... Мне не до шуток. У меня важное дело к начальству.
– Начальства нет, с пяти часов.
– Как нет? – Она даже отступила на шаг от неожиданности. – Вранье.
Посвистывая, я смотрел поверх ее головы на бледный намек улыбчивого месяца над соседними домами. Столько тайны, а ведь если подумать – какой-то стылый, подсвеченный снизу шар.
– Даже если и так. Я тороплюсь. Открой.
Я не двинулся с места: на хлипкий замок полагаться все же не стоило.
– Хватит ломать комедию. Это не твое амплуа.
Я вдруг с какой-то чеширской радостью понял, что она меня боится.
– Открой.
– Не открою.
– Открой.
– Не открою.
– Что тебе нужно? – Нотки испуга и удивления в ее голосе смешались с неприкрытым презрением.
– Поговорить.
– Нам не о чем говорить, и ты это прекрасно знаешь. – Она сделала шаг вперед.
– Нет. Никуда вы отсюда не двинете, мадемуазель трусиха. Пока я вас не отпущу. – Я упивался собственным могуществом.
– Вот сволочь, – прошептала Жужа и сделала еще шаг.
Глаза ее казались черными. От ненависти, которую я в них уловил, мне стало не по себе. Осклабившись, я как можно елейнее прожурчал:
– Померяемся силами? – и плотнее придвинулся к двери.
– Пусти, – желчно процедила она.
Я не шелохнулся. Где-то внизу снова хлопнула дверь, и я машинально повернул голову. В тот же момент Жужа с такой силой рванула меня за руку, что перед глазами у меня все задрожало. Слегка оглушенный внезапностью выпада, я прилип к двери. Началась беззвучная возня, как в нелепом немом кино: она тянула, я топтался на месте, судорожно дергая рукой. Как дуэлянт, благородно выстреливший в воздух, я был удивлен и озадачен остервенением противника. С ватной головой, странно отяжелевший, я вяло отбивался, в неразберихе тел и дыханий боясь ненароком причинить ей боль. В какой-то момент я услышал отчаянный треск. Жужа испуганно отступила. Я с ужасом заметил, как на ее тонкой руке, повыше запястья, теряясь под закатанным рукавом, змеится смазанная темная полоса. Она же продолжалась на браслете.
– У тебя кровь, – пробормотал я.
– Нет, у тебя.
Тут только я заметил, что рукав моей рубашки разорван и на запястье красуется свежая царапина. Боли я не чувствовал.
– Ого, – присвистнул я с облегчением.
– Прости, я не хотела. Это все браслет – старая застежка.
– Это была моя любимая рубашка. И моя любимая рука.
Я поднял глаза. Жужа зачарованно смотрела на мою руку, я – на ее. С минуту мы стояли так, со странным любопытством глядя на кровавые полоски-близнецы, а потом, словно сговорившись, согнулись в корчах истерического хохота. Я сполз на пол у подножия обороняемой двери, Жужа привалилась спиной к моему столу.
– Выпусти меня, – сквозь смех выдавила она.
– Только после того, как мы поговорим по душам, и ты отдашь мне эту мятую бумажку.
– Какую бумажку? – Перестав смеяться, она с беспокойством посмотрела на меня. По комнате пробежал холодок.
– Только без кровопролитий, ok? Я не дрался по-настоящему уже... дай подумать... лет пять точно. Честно говоря, я не в форме. Еще одна рана – и погибну от потери крови.
– Какую бумажку? – повторила она.
– Да заявление твое. По собственному желанию.
– Откуда ты знаешь?
– Это длинная история. Для разговора по душам.
– Ладно, не важно. Даже если так, это не твое дело.
– Ошибаешься.
– Выпусти меня.
– Ну вот, опять.
– Ты не имеешь права. Это свинство, в конце концов.
– Я просто хочу тебе помочь.
– Я не нуждаюсь в помощи, тем более в твоей.
– А я-то думал, мы квиты. Раскурим трубку мира, а?
– Не курю.
– Ну, тогда давай просто поговорим. Я знаю отличное местечко, поуютнее этой комнаты...
– Мне казалось, мы все уже выяснили.
– Я ничего не выяснил.
– На фоне всего, что ты говорил раньше, твое заявление о помощи выглядит по меньшей мере странно.
– Я извинился.
– О, я помню.
– Что значит «о»?
– Ничего. Ты извинился. Мы культурно киваем друг другу в начале и конце дня. Все счастливы и довольны.
– Не все. Послушай, ну что я такого сказал? Я даже не помню...
– Ха! Как это мило. Будем считать, что я тоже не помню, и закроем тему.
– Нет, не закроем. Ну подумай, это ведь глупо. Человек что-то сморозил, причем что именно, он и сам не помнит... Так что ж теперь, век его ненавидеть?
– Я же сказала, что зла не держу. Только видишь ли, в чем штука... Может, ты и не хотел ничего плохого, но у меня с тех пор такое тошное чувство, будто кого-то убили у меня на глазах. Кого-то жалкого и беспомощного, вроде бездомной дворняжки.
– Но я...
– Ладно, это все не имеет значения. Я просто хотела, чтоб ты понял, что говорить нам не о чем. Так что отопри дверь. – Она встала. Я тоже поднялся.
– Какая спешка!
– Ну хватит уже. Я устала.
– Я думаю! Увольняться каждые три месяца без всякой причины – тут устанешь...
– Причина есть, но тебя она не касается.
– А вот и ошибаешься. Голову даю на отсечение, что причину эту ты и сама не знаешь.
– Печальное заблуждение. Мне жаль твою голову.
Набычившись, Жужа снова уселась на пол. Мой монитор – единственный здравомыслящий предмет в
