Частично чтобы убить время, частично чтобы навести справки — ведь не любоваться же Манхэттеном я приехала! — я зашла в музей и направилась в американский отдел.
Карточка гласила, что украденная ваза была точной копией с сосуда доколумбова периода, что оставляло огромный простор для поисков. Даже уточнение «сделано в Перу» не слишком-то его сужало. Из всех перуанских цивилизаций доколумбового периода я более или менее разбиралась только в инках, но понимала, что еще до того, как они достигли расцвета, в этой части земного шара сменилось немало прочих цивилизаций. Поэтому я быстро прошла через мексиканский и североамериканский отделы, задержавшись там ровно настолько, чтобы убедиться: ваза, насколько я ее запомнила, в местные традиции не вписывалась. Образчики южноамериканской культуры находились в самом конце отдела.
Мне потребовался почти целый час, но в конце концов я подобрала более или менее подходящее племя. На всякий случай, чтобы убедиться, я быстренько съездила на такси на другую сторону Центрального парка, в Метрополитен-музей, и посмотрела на тамошние экспонаты американского отдела. Осмотрев все, что там могли показать публике, я окончательно уверилась, что напала на верный след.
Заглянув в книжный магазин при музее и купив парочку книг на соответствующую тематику, я пошла в кафе, чтобы выпить кофе, съесть булочку и немножко почитать. Да, я нашла то, что искала.
Племя индейцев мочика, узнала я, правило северным побережьем Перу первые пятьсот лет нашей эры, задолго до того, как Америка хотя бы услышала об инках. Империя их растянулась от долины Пиура на севере до долины Гуармей на юге. Столицей был город, нынче называющийся Серро-Бланко. Культура мочика известна в археологических кругах своими инженерными достижениями, главным образом строительством знаменитых пирамид из необожженного кирпича и длинных каналов, доставлявших воду с гор в прибрежные пустыни. Историки говорят, что в политическом смысле империя стала одним из первых известных государств подобных размеров. Художники же и искусствоведы восхищаются мастерством кузнецов, ювелиров и гончаров индейцев мочика.
У меня не оставалось ни малейших сомнений. Я своими глазами видела керамику, абсолютно соответствующую украденной вазе и по стилю, и по качеству исполнения. Видела и ушные подвески из бирюзы с золотом, на мой непрофессиональный взгляд, идентичные по стилю той вещице, что лежала сейчас у меня в сумке. А если требовались дальнейшие подтверждения — вот, пожалуйста. В купленных мной книгах приводились фотографии великолепных золотых и серебряных ожерелий с бусинками в форме арахисовых орешков.
Я как можно осторожнее вытащила подвеску из сумки, чтобы получше рассмотреть. Крошечный золотой человечек с золотым жезлом молча воззрился на меня в ответ.
— Ну и что ты мне поведаешь о себе? — тихонько шепнула я, вертя вещицу в руке.
В моем деле поневоле научишься распознавать подделки. Просто приходится. Вся суть в том, что можешь посещать сколько угодно курсов по древней истории и искусству — я и сама окончила несколько таких курсов, — но когда доходит до дела, ты вынужден развивать у себя какое-то шестое чувство. Ну, например, я училась оценивать мебель — смотреть, как положены доски, какие гвозди и скобы пошли на крепеж, в каком стиле выполнены металлические ручки и уголки. Однако по-настоящему хороший мастер способен обвести вокруг пальца даже музейного хранителя, так что в конце концов привыкаешь полагаться только на свой внутренний голос. Иной раз ты даже осмотришь все, что только можно, — а все равно мерещится что-то неправильное. Поэтому, следуя совету эксперта, Сэма Фельдмана, я приучилась руководствоваться чутьем.
Прежде чем открыть галерею, Сэм работал хранителем музея. Он рассказывал мне, как в юности, только что с институтской скамьи, будучи еще новичком в своем деле, он вдруг заподозрил, что некий экспонат, гордость коллекции — фальшивка. Он сказал об этом куратору выставки, но был поднят на смех и сурово отчитан. Через много лет, в последние дни работы в музее, уже став признанным специалистом на этом поприще, Сэм вернулся к куратору и повторил то же самое. И снова получил от ворот поворот. Однако, в следующий раз оказавшись в музее, увидел, что этот экспонат убрали с выставки. «Вот видите! — сказал Сэм своим студентам. — Я был прав. Они никогда, ни за что не признаются в этом, но я был прав. Вот почему учитесь полагаться на чутье».
На сей раз все было наоборот. Предполагалось, что эта подвеска — поддельная. Но, возможно, она была подлинной.
Для вещицы, возраст которой перевалил за полторы тысячи лет, подвеска выглядела удивительно хорошо. Даже, сказала бы я, слишком хорошо. Драгоценный металл сверкал, как новенький, да и вообще все было в отличном состоянии. Но кое-где золото чуть-чуть пооблупилось, а бирюзовый внутренний слой чуть-чуть отличался оттенком от внешнего. Я осторожно поковыряла ногтем в трещине — там оказалась забившаяся грязь. Впрочем, едва ли это что-либо доказывало. Хороший мастер не позабудет немного натереть подделку грязью.
Весь вопрос — где же мой маленький дружок хранился последние полторы тысячи лет? Если в каком- то музее, то это бы вполне объясняло его великолепное состояние. Или где-то в гробнице? Тоже вариант.
Индейцы мочика жили в прибрежных пустынях, так что сухой воздух предотвратил бы коррозию.
Я некоторое время сидела, разглядывая человечка. Очень милый, если можно так выразиться о маленьком золотом человечке с ушной подвески доколумбова периода. Вытаращенные глазки сидели в специально прорезанных глазницах, на шее висело церемониальное ожерелье из крохотных головок — кажется, совиных. Каждая бусинка сделана отдельно, а потом нанизана на нитку, так что их можно сдвинуть пальцем. Крошечный скипетр легко вынимался из ручки человечка. На крепких маленьких ножках божка были нарисованы необыкновенные мускулы. Под носом висело диковинное украшение в форме полумесяца, которое тоже сдвигалось от прикосновения. Мне показалось, что под одеждой человечка легко представить себе и все тело, и что мой маленький приятель, если так можно сказать, обладает ярко выраженной индивидуальностью.
Наконец я пришла к хоть какому-то связному умозаключению — сама не знаю, как это не сделала его раньше. Возможно, потому, что купила коробку на аукционе очень солидной фирмы. Суть в том, что в наши дни никто не может позволить себе создать подобный маленький шедевр — будь то реплика или не реплика. А если бы даже кому-нибудь хватило терпения, времени и умения, обычному смертному было бы не под силу купить его. Не знаю, были ли подлинными ваза и орешек, — их украли, так что я не могла ничего сказать. Но этот вот маленький человечек являлся самым настоящим изделием индейцев мочика.
А значит — Эдмунду Эдвардсу предстояло объясниться со мной, а возможно, и не только со мной.
Перед тем как выйти из музея, я зашла в сувенирный магазин, купила большую булавку с кельтским узором и, сказав, что она предназначена в подарок, попросила подобрать коробочку побольше. Продавщица весьма любезно подобрала именно то, что нужно. Едва выйдя на крыльцо, я приколола брошку на блузку, а маленького человечка, обернутого в мягкую бумагу, спрятала в коробочку. Вложенная туда карточка удостоверяла, что это репродукция кельтской фибулы. Никого, хоть мало-мальски разбирающегося в подобных вещах, это не обмануло бы, но я слишком нервничала, расхаживая по Нью-Йорку с такой дорогой и редкой вещью в сумочке.
Без десяти двенадцать я уже заняла наблюдательную позицию неподалеку от «Дорог древности», на противоположной стороне улицы. Стоял душный августовский день, в воздухе чувствовалось скорое начало дождя, а может, даже грозы. Без пяти двенадцать дряхлый седовласый старичок неровной походкой прошаркал по улице и не без труда отворил решетку перед дверью. Как водится у стариков, несмотря на жаркий день, он был закутан в невероятное количество одежек. Издали казалось, что он страдает сильным артритом. Он отпер дверь и тотчас же зашел внутрь, но табличка «Закрыто» так и осталась висеть на прежнем месте.
Наконец примерно в двадцать минут первого старичок вышел, отпер парадную дверь и перевернул плакатик другой стороной, возвещая, что галерея открыта для деловых посетителей. Я перешла через улицу и потянула за дверную ручку.
Даже по моим стандартам — а мне никогда не получить премии «Идеальная домохозяйка», — кругом царил кромешный беспорядок. Старый, вытертый и откровенно грязный ковер. Стойка завалена всяким хламом, повсюду разбросаны бумаги, учетная книга и все вокруг нее в пятнах кофе. Старикан как нельзя
