Повидался…

перелатанных штанах. На шапке одно-единственное ухо болтается, руки грязные, скрюченные от мороза. Да, убог и ничтожен. Ростом не вышел, лицо бородой обросло, голос жидковатый, зубы повыпадали. Пятьдесят годков ему от роду, а лысина во всё темя. Только возле ушей и на затылке кое-какой пушок виднеется.

И что он сделал в родном краю за минувшие тридцать лет? Не жил, а, вернее, перебивался, ни сыт, ни голоден. Возился изо дня в день на хуторе. В уездном городе и то всего трижды побывал! Хуторские постройки, ещё отцовского времени, обветшали и похилились. Несколько мшистых кочек на решетинах — вот и вся соломенная кровля. На лошадь, что рядом понурилась в оглоблях, страшно смотреть — этакое чудо-юдо. Лохматая, шерсть навозом облеплена. Не повидал Яан ни парохода, ни скорого поезда, ни Байкала, ни Урала.

От этих мыслей заколотилось сердце. А когда он ещё раз представил себе медвежью шубу на Кооритсе, золотую нагрудную цепь от часов, перстни на пальцах, золотые зубы… Ну как ему, Яану, подойти к такой глыбе. Он же мелкота, жалкий бедняк. У него и слова-то застрянут в горле!

Плохо было Яану. Всё больше он колебался. Ну вот и пришёл друг детства, пришёл повидаться, а почему-то нерадостно думать о встрече с Кооритсом.

«А может быть, мне совсем не так уж интересно встречаться с ним, — подумал Яан. — Что мне от его россказней. Нет у меня времени слушать про всякие чудеса на белом свете. О них можно и в книжке прочесть, нечего зря об этом болтать».

Тийна ждала у поленницы, гость поджидал в горнице.

«Нет и нет». — Яан разогнал сомнения и снова принялся швырять поленья, как будто ничего не произошло.

— Да иди ты в избу, — звала и недоумевала Тийна.— Господи боже, к тебе же гость издалёка приехал, а ты воз разгружаешь… Будто потом часу не сыщешь. А знаешь, Кооритсова лошадь одним махом шестьдесят вёрст отхватывает.

Яан всё резвей пошвыривал дрова с воза.

— Некогда мне в избе рассиживать! — заскулил он. — Сама посуди, кто нам дрова напасёт, ежели я прохлаждаться буду? Свернёт погода на оттепель, вот и останутся дрова в лесу.

— Да ведь к тебе же в гости друг приехал. За сорок вёрст после тридцати годов-то, а ты…

— Ну и пусть себе едет, — вскинулся Яан, — что ему сорок вёрст? У него, ты сама говорила, сибирская лошадь по шестидесяти вёрст зараз отмахивает. Ей, знать, повсюду путь ровный.

Не пойдёт он в горницу — это решено твёрдо. Ещё быстрее замелькали поленья. Работал и размышлял: «Долго ли Виллему про суд узнать, про моё дело. Стыдно-то как, глаз не подниму».

И действительно, это было постыдное судебное разбирательство. Яана, совершенно невиновного, привлекли осенью к ответственности за кражу яблок. У него было два крепких свидетеля, но сам он повёл такие глупые разговоры, так смутился перед судьёй, что его всё-таки объявили виновным в краже и дали месяц ареста. Весь приход судил да рядил насчёт такого занятного процесса, а у бедняги Яана после суда несколько месяцев по ночам намокал сенной матрас, до того это потрясло его, до того он сам унизился в собственном мнении.

— Чего ты торчишь тут на морозе, — напустился Яан на жену. — Сказал, что недосуг мне разный вздор слушать. Ступай в избу и скажи этому… что не видела меня, что укатил, мол, обратно в лес и раньше вечера с возом не управится.

Тийна изумлённо взглянула на мужа. Ишь, распетушился, колюч вроде ежа.

Жена оглянулась и заметила, что Кооритс вышел из дома на крыльцо. Он, видимо, хотел досконально узнать, что тут за жизнь на хуторе, и с любопытством посматривал по сторонам. Потом гость не спеша выдернул из кровли длинную соломину.

— Видишь, Кооритс вышел, — испугалась Тийна. — Стоит у двери и сюда поглядывает.

— Неужто сюда? — заробев, пробормотал Яан и тут же у хлева скоренько сбросил в снег последние поленья, швырнул на дровни спутанную связку верёвок и повернул лошадь. Подойдя затем к поленнице, он через щель меж дровами бросил взгляд на избу. Кооритс всё ещё грузно стоял на крыльце, ширококостный, с тучным загривком, медвежья шуба нараспашку. Князь да и только!

Яан схватил вожжи, бросился на пустые дровни и погнал лошадь. Дорога шла под гору; миг — и ветхий хлевушек скрыл хуторянина от виллемовских глаз. Ушёл, ушёл!

Стало быть, дал Яан дёру. Бежал очертя голову. Да так ли? Просто он спешил в лес, боялся, что растает зимник, и времени к тому же не было…

Лошадь мерно трусила, покачиваясь меж оглобель; в брюхе у неё урчало от утреннего пойла. Но только когда дровни подъехали к ивняку у подножья косогора и заснеженные ветви хлестнули по лицу, Яан почувствовал себя уверенней. Подумал: как бы Кооритс на своей прыткой лошадке не помчался вслед, услышав, что хозяин Лийва отправился в лес. На всякий случай Яан свернул с зимника в самую чащобу. Там он окончательно успокоился и перестал пугливо озираться.

— Яан опять в лес уехал, — сказала Тийна, возвратившись в горницу. — Опоздали мы! Теперь до темноты домой не жди!

— Ах, уехал, — огорчился Кооритс. — Жаль, очень жаль! Ну что же, и Яану будет не по себе, когда он вернётся и услышит, что я, Кооритс, проведал его через тридцать лет.

И ничего другого не осталось разочарованному гостю, как ехать домой, попросив Тийну передать старому другу детства тысячу сердечных приветов.