– А я не ранен.
Мы повернулись на голос Холода.
– Что? – спросила я.
– Я не ранен, – повторил он.
Я уставилась на него. Его лицо было обычным надменным совершенством, от невероятно широких скул и до сильной челюсти с намеком на ямочку. Это было лицо, которому пошла бы прямая и тонкая линия губ. А вместо этого губы оказывались полными и чувственными. Ямочка и рот спасали его лицо от излишней суровости. Сейчас его лицо было исполнено в самых резких чертах, какие я только на нем видела, спина прямая, словно аршин проглотил, рука стискивает ручку двери так, что пальцы побелели. Он до этого смотрел на меня, чтобы сделать предложение, но сейчас повернулся в профиль.
Глядя на него, я поняла, что Убийственный Холод сейчас нервничает. Нервничает из-за меня. Что-то уязвимое было в его манере, будто ему дорогого стоило подставить мне плечо для опоры.
Я оглянулась снова на Галена. Он приподнял брови, попытался пожать плечами, но не смог довести жест до конца. Пришлось ему только покачать головой. Приятно знать, что Гален тоже не в курсе, что происходит.
Мне не было особенно удобно приткнуть голову на плечо Холоду, но... он ведь мог броситься тогда в дверь, спастись, когда напали шипы, и он этого не сделал. Он остался с нами, со мной. У меня не было особых иллюзий, что Холод давно и втайне лелеял в глубине души великую любовь ко мне. Это просто было бы неправдой. Но сейчас оковы сняты, и если я скажу 'да', то для Холода впервые за долгое время станет возможен секс. Он настоял на том, чтобы ехать рядом со мной, и сейчас предложил мне плечо для опоры. Холод по-своему пытался за мной ухаживать.
Это было как-то неуклюже-мило. Но Холод не вел себя мило. Он был надменен и полон гордости. И даже такая небольшая увертюра должна была для него стоить дорого. Если я отвергну предложение, станет ли он еще когда-нибудь рисковать собой ради меня? Предложит ли мне себя даже в такой малости когда-нибудь снова?
Я не могла так его разочаровать, и в тот момент, когда я это подумала, я уже знала, как ненавистно было бы ему, что причиной, по которой я подвинулась к нему по сиденью, не были мое вожделение или его красота, но нечто, слишком близкое к жалости.
Я подвинулась к нему, и он поднял руку, так что я смогла под нее подлезть. Он был чуть повыше Галена, так что на самом деле я не на плечо его положила голову, а на выпуклость груди.
Ткань рубашки царапала мне щеку, и я не могла устроиться уютно. Я никогда не была так близка к Холоду, и было это... неловко. Как будто нам не устроиться. Он тоже это ощутил, потому что мы стали оба как-то искать положение. Он перенес руку с моей спины на талию. Я попыталась поднять голову выше по его груди, опустить ниже. Попыталась приткнуться к нему поближе, отодвинуться дальше. Ничего не получалось.
Наконец я рассмеялась. Он замер, рука у меня на спине напряглась. Я услышала, как он сглотнул слюну. Видит Богиня, он нервничал.
Я попыталась встать на колени рядом с ним, но вспомнила про больную ногу и смогла только одну ногу подобрать под себя – осторожно, чтобы каблуки не порвали остатки чулок или атлас трусиков.
Холод снова повернулся ко мне только профилем. Я взяла его за подбородок и повернула к себе. Так близко я даже в темноте разглядела в его глазах обиду. Кто-то когда-то сделал ему больно. И эта боль сейчас была в нем – обнаженная и кровоточащая.
Мимические мышцы у меня на лице расслабились, смех затих.
– Я потому смеялась, – начала я, – что...
– Я знаю, почему ты смеялась, – сказал он и отодвинулся. Он прижался поближе к двери машины, хотя сидел так же прямо и чопорно. Чем-то напоминало, как Китто свернулся на полу.
Я осторожно тронула его за плечо. Тонкий занавес его волос падал на плечи, он был похож на шелк на ощупь. Цвет волос был таким резко металлическим, что не ожидаешь мягкости. А они были еще мягче, чем у Галена. Совершенно иной текстуры.
Он смотрел, как я глажу его волосы.
Я подняла на него глаза:
– Дело в том, что мы просто оказались на неуклюжей стадии первых свиданий. Мы никогда не держались с тобой за ручки, не целовались и не знаем, как нам устроиться друг с другом поуютнее. А с Галеном мы все эти подготовительные этапы давно прошли.
Он от меня отвернулся, высвобождая волосы из моих руку, хотя, я думаю, последнее не было намеренно. Он упорно смотрел в окно, хотя оно было как черное зеркало и лишь показывало мне его отражение, напоминавшее белых дам при Дворе.
– И как же преодолевается эта неловкость?
– Наверняка ты когда-нибудь с кем-нибудь встречался, – сказала я.
Он покачал головой:
– Это было более восьмисот лет назад, Мередит.
– Восемьсот, – повторила я. – Я думала, что запреты наложены уже тысячу лет как.
Он кивнул, не оборачиваясь, глядя на свое отражение в стекле.
– Восемьсот лет назад меня избрали консортом. Я служил ей три раза по девять лет, потом она выбрала другого.
Последние слова он произнес с едва заметным колебанием.
– Я не знала, – сказала я.
