— Нет.
— Почему?
— Я знала, что ты не станешь меня травмировать.
Он снял презерватив и сказал:
— На нем кровь.
— Я не травмирована, Ричард. Во всяком случае, не больше, чем мне хотелось.
Честно говоря, может, и больше. Приятная боль между ногами — это хорошо, но начинало болеть уже ближе к пупку. Это означает обычно, что вы переусердствовали. Но Ричарду я не могла этого сказать.
Он посмотрел на меня:
— Ты только что вздрогнула от боли.
Я закрыла глаза, плавая в воде.
— Не понимаю, о чем ты.
Вода шевельнулась — это Ричард влез в ванну. Я села, но он уже стоял надо мной — и что-то было зловещее в том, как он надо мной навис. Почти все время мне удается не замечать, как он огромен во всех смыслах, но иногда — вот как сейчас — он мне это показывал. Он не старался меня запугать — то есть не думаю, что старался. Такой цели, во всяком случае, у него не было.
Неотмирная энергия потекла от него, будто снова нагрели воду. Я отодвинулась, села у стенки ванны. Встать — это бы не помогло, он бы все равно надо мной высился. Кроме того, у меня начало сводить судорогой живот — или то, что ниже, так что непонятно, смогу ли я стоять, не согнувшись. А это не помогло бы. Неужто травма, настоящая травма? Не тот вопрос, который мне бы хотелось задавать по необходимости.
— У тебя серьезные повреждения?
Как-то слишком близко оказался этот вопрос к тому, о чем я только что подумала. Я попыталась вернуть щиты на место — от секса они иногда слетают вмиг.
Ричард встал на колени, уперся руками в стенку по обе стороны от меня. От этого у меня опять внизу напряглось, и это было больно — я чуть не вскрикнула. Смогла сдержаться, но он приблизил ко мне лицо и спросил:
— Тебе больно?
— Ричард, пожалуйста, не надо, — шепнула я.
— Тебе… больно?
Его сила всплеском прошла сквозь меня, и я действительно вскрикнула — не от удовольствия.
— Если не будешь держать силу в узде, можешь пробудить моего волка, — сказала я сквозь стиснутые зубы. Во-первых, мне было больно. Во-вторых я начинала злиться.
Он придвинулся еще ко мне и сделал глубокий вдох — обнюхивал меня. Его сила теплым и влажным жаром обдала меня, и я закрылась щитами, как могла, от него, от его силы, от всего этого. Я представляла себе камень, кирпич, складывающий стену, за которой можно спрятаться и выставить ее на пути у Ричарда.
Он заговорил прямо мне в щеку, обжигая горячим дыханием:
— Боль имеет запах, ты это знаешь?
— Нет. Да.
Я сама себя когда-то учуяла, когда зверь впервые проснулся во мне.
— Тебе… больно?
Он произнес эти слова медленно, с расстановкой, и губы его шевельнулись у моей щеки.
Снова меня ударило судорогой, я сдержалась, чтобы не согнуться пополам. Мне стоило усилий сидеть в воде, когда он ко мне прижимался, и не реагировать. Он намекал, что чует мою боль. Ликантропы часто умеют чуять и ложь. Поэтому я сказала единственную правду:
— Да.
Он меня поцеловал в щеку и сказал:
— Спасибо.
Потом встал и вылез из ванны, взял полотенце из кучи, которая вроде бы тут всегда есть.
— Куда ты? — спросила я, хотя, честно говоря, была готова к его уходу.
— От тебя.
От следующего приступа боли я позволила себе согнуться. И не стала делать вид, что мне не больно. Он хочет быть сволочью — пожалуйста. Когда я подняла голову, Ричард уже завернулся в полотенце вокруг пояса. Всю свою потустороннюю энергию он вобрал в себя, и если закрыл свою наготу, то закрыл больше, чем тело.
— Я пошлю за врачом.
— Нет, пока не надо.
— Почему?
— Потому что еще может пройти.
Он наморщил лоб:
— Ты говоришь так, будто такое уже бывало.
— У меня бывали схватки, хотя и не такие сильные, но они проходили.
— Мика.
Это имя прозвучало как ругательство.
— Да.
Надоело мне щадить его самолюбие. Честно говоря, сейчас мне и сам Ричард малость надоел.
— Он всюду меня опережает.
— Ничего Мика не делал такого, чего у тебя не было бы возможности сделать раньше.
— Опять моя вина?
— Опять твой выбор.
Я не смогла скрыть напряжения в голосе. Ладно, пусть знает, как мне больно.
— Ох, как мне это нравится, — сказал он.
Я нахмурилась, прижимая руки к животу:
— Что?
— Вот эта сдавленность твоего голоса. Последний раз я ее слышал у Райны.
— О чем ты? — нахмурилась я сильнее.
— Ты знаешь, что Райна была садисткой и бог один знает, кем только не была, но она еще и любила боль. Она любила грубый секс с обеих сторон: и чтобы она, и чтобы ее.
Сильнее нахмуриться я уже не могла, и потому сказала:
— Я это знаю. У меня некоторые ее воспоминания, если ты помнишь.
— Это да, в тебе ее мунин. Ее призрачная память.
Мунины — это память предков у вервольфов. Когда умирает волк, стая разъедает усопшего по кусочкам, и он уходит в вечную память группы. По-настоящему, а не ритуально — хотя вервольфы редко умеют «говорить» так напрямую, как я с мунином Райны. Считается, что мунин дает доступ к памяти предков, возможность посоветоваться с вековой мудростью, но Райна изо всех сил старалась мною овладеть. Но я почти научилась всегда держать ее в себе. Она в этом смысле не была как мои звери или как
— Ты с ее помощью вылечила ожог от креста на руке. Может быть, она и сейчас поможет тебе исцелиться?
Я посмотрела на Ричарда. Крестообразный ожог на руке был у меня блестящим шрамом на века. Целительский дар Райны я сумела сохранить в себе — этот дар был одной из причин, что Ричард решил сделать ее мунином, а не бросил ее тело гнить. Пусть она была садисткой, пусть пыталась убить нас обоих, но сила у нее была огромная. И поэтому иногда мне удавалось использовать ее способности для лечения себя и других, но каждый раз за это надо было дорого платить. Или болью, или сексом, а то и тем, и другим.
Я покачала головой:
— Вряд ли удачная мысль использовать ее прямо сейчас.
