телефону я его себе представляла с меня ростом, с той же стандартной короткой стрижкой каштановых волос. Но этот брюнет был пострижен коротко, сверху подлиннее, не совсем как скейтер, но близко к тому. Более это было современно, более подростково и менее по-детски. Мне это не нравилось.
— Питер, я хочу уединения, и ты это понимаешь.
Он улыбнулся и покачал головой.
— Анита, мне уже не четырнадцать.
— К чему ты это?
— К тому, что я сочувственный, но не дурак. Эдуард дал приказ, Клодия и Римус его подтвердили.
Оба они настолько молоды, что я подумала: их можно смутить настолько, что они позволят мне говорить с Ричардом наедине.
— О’кей. Кто хочет смотреть на наше с Ричардом эмоциональное поведение?
Они переглянулись.
— А насколько эмоциональное? — спросил Циско.
— Откуда я знаю? Может, я буду плакать. Может, мы передеремся. Со мной и с Ричардом никогда наперед не знаешь.
Циско объяснил Питеру, будто меня здесь и не было:
— Они здорово странно себя друг с другом ведут.
— А в чем странность? — спросил Питер.
— Эй, я тут стою! — возмутилась я.
Циско обернулся ко мне темными глазами:
— Вы с Ричардом как пара — это жуткая жуть. Уж извини, но это правда.
Я не смогла не улыбнуться:
— Жуткая жуть, значит?
Циско кивнул.
Я вздохнула:
— Ладно, допустим. Но я хотела бы уединения, хоть малость. Ричард чуть не умер, и я тоже.
— Извини, Анита, — сказал Циско, — но я не могу. Один из нас должен быть с тобой там.
— Мое слово уже ничего не значит?
— И Клодия, и Римус ясно дали понять: если я снова облажаюсь, меня нету. Уволен вчистую. И я не хочу облажаться снова.
— А что ты сделал? — спросил Питер и тут же покраснел. — Извини, извини, не мое дело. Потом.
— Потом, — кивнул Циско.
Он понюхал воздух и повернулся к дальнему концу коридора. Из-за угла вышла Соледад. Увидев нас, она вдруг изменилась в лице, потом упала на четвереньки и поползла к нам. Не теми почти сексуальными движениями, что бывают у оборотней, а как будто она сломана, будто ей больно двигаться.
— Что такое? — спросила я.
Голос ее прозвучал так же сломано:
— Я стреляла в Ричарда. Прости меня.
— Ты стреляла в Ричарда, — повторила я и посмотрела на Циско.
Он пожал плечами и глянул на меня так, будто хотел сказать: «Ага».
— Наверное, если бы она не выстрелила, он бы вырвал сердце Жан-Клода.
— Прости, — повторила Соледад. — Я не знала, что мне делать.
Она остановилась перед нами, воздев руку в воздух, опустив голову. Я такой жест видела у львов. Это такая просьба подойти ближе, когда ты точно знаешь, что твой доминант тобой недоволен.
Мне было сказано, что кто-то из охранников стрелял в Ричарда, и это спасло Жан-Клода, но кто именно стрелял — мне не сказали. Я смотрела на женщину, поднявшую руку в жесте просьбы о прощении. Она как-то все же выполнила свою работу. Что бы сделала я на ее месте? Стояла бы столбом. Я бы не смогла выстрелить в Ричарда, чтобы спасти Жан-Клода. Стояла бы столбом, и Жан-Клод погиб бы. А это наверняка убило бы и Ричарда, и меня. Черт бы побрал.
— У нее отобрали оружие, — сказал Циско, — на то время, пока не рассмотрят этот случай.
— Как у копа, участвовавшего в стрельбе, — сказала я.
— У нас много бывших полицейских, — сказал Циско и посмотрел на меня вопросительно, словно говоря: «Ну, и что ты будешь делать?»
А что я буду делать? Я вздохнула, опустила голову и пошла вперед. Ну почему в разгар любого кризиса я должна нянчиться с чьими-то эмоциями? И носитель этих эмоций обычно опасен, вооружен или должен быть крутым парнем — или же девушкой. Часто монстры оказываются куда слабее, чем с виду кажется.
Я подошла к ней и протянула ей левую руку. Обычно это делается как рукопожатие, но я стреляющую руку держу свободной — привычка. Соледад издала какой-то всхлип и сжала протянутую руку. У меня была секунда ощутить, как она невероятно сильна, пока она подползала ближе, чтобы ткнуться в эту руку лицом. Потерлась о нее щеками, тихо бормоча:
— Спасибо, Анита, спасибо. Я виновата, я так виновата.
Слезы ее холодили мне кожу. Вот интересно, что слезы всегда холоднее, чем кровь, а ведь ощущение должно быть одинаковое? Ее сила пылала у меня на коже дыханием великана — горячая, вездесущая. Любая сильная эмоция может лишить оборотня самообладания.
Она снова прерывисто всхлипнула и обхватила меня за талию, сжав длинными руками. Она уже почти рыдала.
— Я не знала, что же мне еще делать с Ричардом..
— Все о’кей, Соледад, все о’кей.
Я потрепала ее по волосам и стала поворачиваться, не размыкая ее рук. Мы недостаточно были знакомы для такой близости, и эмоциональный накал был тоже слегка высоковат для почти чужих людей. Да мне бы он и от близких друзей такой не был бы нужен.
Я уже практически повернулась, ее руки лишь слегка меня держали, когда она двинулась — схватила меня за талию, подняла перед лицом и грудью — и я рукой блокировала когтистую лапу, тянущуюся к моему горлу. В бок чуть ниже ребер вонзились когти. Боль была резкой и непосредственной, и у меня сразу оказались две цели: не допустить ее руку к моему горлу и сжать ее запястье у себя на талии, чтобы она не вспорола мне живот когтями.
Голос ее зарычал мне в спину:
— Мне жаль, что ты должна умереть, Анита.
31
Циско и Питер уже стояли с пистолетами наготове. Я бы рада была полезть за пистолетом или ножом, но борьба с тигрицей-оборотнем занимала обе руки. Она не так уж сильно пыталась добраться до моего горла, и рука возле моего живота была почти неподвижна — только выпущенные ею когти пробили мне бок.
— Не вздумайте звать на помощь, или ей конец, — сказала она мальчикам. — Я не хочу ее убивать. Дайте мне только уйти с нею, и я ее не трону.
— Ты ее уже тронула, я чую кровь, — возразил Циско.
Его пистолет смотрел на нас ровно, но места смертельных ран она прикрыла. А если он ее только ранит, у нее будет время меня убить до того, как убьют ее.
— Царапинка от колючки, вот и все. А колючки Анита любит. Правда, Анита?
Мой голос прозвучал слегка напряженно от усилий не пустить ее лапу к горлу. Когти не были такие большие, как казалось, они только выглядели большими, потому что человеческая кожа не покрывала кость тигриной лапы. Но вырвать мне горло у них вполне хватило бы размера. Рана в животе могла бы быть не смертельной, а на горле нет. Я сумела сказать сквозь стиснутые зубы:
— Хочешь меня убить — убивай, но не издевайся.
