небольшом пластиковом пакете с лекарством было колесико-регулятор — видимо, в состав прозрачной жидкости входило болеутоляющее. Ожоги — это больно.
У постели стояла Хафвин — высокая, золотоволосая и прекрасная. На ней было платье, модное веке в четырнадцатом или раньше: простое и узкое, облегающее фигуру во всех нужных местах, но подрезанное выше щиколоток, чтобы не стеснять движений. Когда я ее впервые увидела, она носила доспехи. Она служила в гвардии моего кузена Кела: он заставлял ее убивать, а применять впечатляющие целительские способности запретил — потому что она отказалась с ним спать. Настоящий целительский дар был сейчас редкостью среди сидхе, и даже королева поразилась такой бессмысленной трате таланта Хафвин. Целительница ушла от Кела и разделила ссылку со мной. Думаю, Андаис поразило еще и число женщин- стражниц, которые предпочли изгнание службе у Кела. Меня не поразило. После нескольих месяцев пыток Кел вышел из темницы еще более свихнувшимся садистом, чем был. А отправили его в темницу, среди прочего, за попытки меня убить. Я вернулась в изгнание именно потому, что он вышел на свободу. Королева признала — с глазу на глаз — что не ручается за мою жизнь, когда ее сын на свободе.
От Хафвин и ее подруг я услышала, что сделал Кел с первой из стражниц, которую взял себе в постель. Отчет о действиях маньяка-убийцы. Разве что жертва его была сидхе, а потому не умерла. Она выжила и выздоровела — только чтобы снова стать его жертвой. И снова. И опять.
Так что ко мне попросились двенадцать его стражниц. Это за месяц. Было бы и больше, потому что Кел безумен, и стражницам дали выбор. Андаис не представляла, сколько из них предпочтут изгнание милостям Кела, но королева всегда переоценивала его обаяние и недооценивала его мерзкий характер. Не поймите меня неправильно: Кел потрясающе красив, как большинство Неблагих сидхе, но тот хорош, кто хорошо поступает, а Кел поступал ужасно.
Я подошла прямо к кровати Дойла, но он меня не видел. Если б я еще обладала первичной магией страны фейри, я бы вылечила его в одно мгновение. Но магия пролилась в осеннюю ночь, творя чудеса и волшебство, и осталась творить их в волшебной стране. А мы из волшебной страны уехали. Мы сейчас в Лос-Анджелесе, в здании из металла и бетона. Здесь вообще далеко не всякая магия может осуществиться.
— Хафвин, — спросила я, — почему ты не стала его лечить?
Врач, который при его росте смотрел на Хафвин снизу вверх, но на меня сверху вниз, заявил:
— Я не позволю применять магию к моему пациенту.
Я уставилась на него со всей выразительностью моих трехцветных глаз. Наш взгляд нередко смущает людей, особенно если раньше они таких глаз не видели. Иногда это здорово помогает настоять на своем.
— Почему же… — я прочла его имя на бейдже, — …доктор Санг?
— Потому что мне непонятен принцип действия магии, а если я не понимаю принципа действия лекарства, я не могу дать разрешение на его использование.
— Значит, если вы поймете, то препятствовать лечению не будете?
— Я не препятствую лечению, это вы ему препятствуете, принцесса. Здесь больница, а не тронный зал. Ваши люди одним своим присутствием мешают лечебному процессу.
Я ему улыбнулась, чувствуя, что до глаз улыбка не дошла.
— Мои люди никак вам не мешают. Это ваши люди неправильно себя ведут. Я думала, что во все больницы в округе разослали памятку о том, как обращаться с сидхе в случае, если к вам поступит такой пациент. Разве вас не проинструктировали, что носить или иметь при себе, чтобы иметь возможность выполнять свою работу?
— Применение вашими людьми гламора к медсестрам и женщинам-врачам просто оскорбительно! — заявил доктор Санг.
Устроившийся на стуле — одном из двух, которые здесь стояли, — Гален сказал:
— Я ему сто раз повторил, что мы ничего не делаем. Не применяем мы никакого гламора. Но он мне не верит.
У Галена был усталый вид, у глаз и рта кожа как будто натянулась. Раньше я такого не замечала. Сидхе не стареют по-настоящему, но приметы усталости с возрастом проявляются — даже алмаз можно поцарапать, если правильно выбрать инструмент.
— У меня нет времени на объяснения, но я не позволю вам мешать моим целителям лечить моих людей.
— Она признала, — кивнул он на Хафвин, — что за пределами вашей страны ее способности уменьшаются. Она не уверена, что сможет его вылечить. А чем чаще снимать повязки — особенно в такой толпе посторонних, — тем больше шанс подхватить вторичную инфекцию.
— Сидхе не подхватывают инфекций, доктор, — сказала я.
— Простите мне излишнее недоверие, принцесса, но это мой пациент, — ответил доктор Санг. — Я за него отвечаю.
— Нет, доктор. Отвечаю за него я. Он мой Мрак, моя правая рука. Он считает, что это он отвечает за меня, но я его будущая королева, и я отвечаю за весь мой народ. — Я потянулась погладить Дойла по волосам, но отдернула руку. Я не хотела, чтобы он очнулся, когда мы не можем даже облегчить его боль. Ради лечения я бы его разбудила, но будить его от вызванного лекарствами и шоком забытья просто потому, что я не могу стоять рядом и не дотрагиваться до него — это нечестно.
Руки почти болели от желания к нему притронуться, но я заставила себя опустить их по швам и сжала кулаки. Рис взял меня за руку. Я посмотрела в его единственный трехцветно-синий глаз, в красивое лицо со шрамами на месте другого глаза, не полностью прикрытыми белой повязкой. Я Риса знала только таким. Это лицо я видела над собой или под собой, когда мы занимались любовью, вот такое — со всеми шрамами. Он был Рис, и все.
Я погладила его по щеке. Буду ли я меньше любить Дойла, если у него останутся шрамы? Нет, хотя потерю мы будем чувствовать оба. Лицо, которое я полюбила, навсегда станет другим. Ох, нет. Он сидхе, черт побери! Не может у него не пройти простой ожог!
Рис словно прочитал мои мысли:
— Он не умрет.
Я кивнула:
— Но я хочу, чтобы он выздоровел.
— А я? — спросил Эйб с соседней кровати. По голосу казалось, будто он слегка навеселе. Он столько лет не просыхал, что словно не мог уже вести себя по-другому. Без вина пьян — так, кажется, это называют. Ни вина, ни наркотиков — но он все равно как будто был не вполне трезв.
— И ты тоже, — сказала я. — Не сомневайся.
Но Эйб знал свое место — в первую пятерку он не входил. Он не был против. Как многие из недавно вступивших в мою гвардию, он так упивался вновь полученной возможностью заниматься сексом, что не успел еще начать страдать от уязвленного наличием конкурентов мужского самолюбия.
— Я настаиваю, принцесса, чтобы вы и ваши люди покинули помещение, — сказал доктор Санг.
Сопровождавший нас полицейский, полисмен Брюэр, вмешался:
— Прошу прощения, доктор, но мы предпочли бы, чтобы охрана осталась.
— Вы хотите сказать, что на них могут напасть прямо в больнице?
Брюэр глянул на своего напарника, полисмена Кента. Кент только пожал плечами. Наверное, им приказали не спускать с меня глаз, но не проинструктировали, что говорить публике. Мы публикой не считались, раз уж на нас напали. Мы в понимании полиции перешли в другую категорию — потенциальных жертв.
— Доктор Санг, — сказал Холод. — Стражами принцессы командую я, пока мой капитан не отдаст другого приказа. Мой капитан лежит здесь. — Он показал на Дойла.
— Может, вы и командуете стражами принцессы, но здесь командую я.
Доктор ростом Холоду до плеча не доставал. Чтобы заглянуть Холоду в глаза, он неловко запрокинул голову, но по взгляду ясно было — сдаваться он не собирается.
— Нет времени на споры, принцесса, — сказала Хафвин.
Я посмотрела в ее трехцветные глаза: кольцо синевы, серебряное кольцо и внутри кольцо такого цвета, каким был бы свет — если бы был цветом.
