впервые приходится переживать весну.
Тамар ускоряла шаги. Из вежливости она делала вид, что слушает, на самом же деле смысл сказанного не доходил до ее сознания.
По обеим сторонам аллеи сидели женщины в лечаках[10] и старики в башлыках, еще не скинувшие бурок, несмотря на теплынь. С нескрываемым любопытством они разглядывали молодых людей, и эти взгляды сковывали девушку.
Проспект кишел народом. Все спешили к полям Джугеджиани. Ведь герулафа должна состояться сегодня вечером.
Мегрельцы называют герулафой пробные скачки, устраиваемые накануне настоящих. После двухнедельной тренировки всадники в канун больших скачек выезжают на ристалище, джигитуют, играют в «схапи», испытывают своих скакунов.
Пройдя аллею, Тамар и Тараш вышли на проспект. Назойливо-любопытных взглядов стало еще больше. Тараш сначала не обращал на них внимания, но в конце концов смущение Тамар передалось и ему… (Ведь застенчивость так же заразительна, как страх и голод).
— Поразительно, как бесцеремонно глазеют у нас на прохожих! — заметила Тамар. — Наверное, нигде так пристально не разглядывают незнакомцев.
— У французов есть поговорка: «Обуздайте ваши глаза», — сказал Тараш. — Иногда взгляд так же неуместен, как вмешательство в разговор незнакомых людей. Возможно, это происходит оттого, что большая часть населения наших городов — сельчане, недавно приехавшие из деревень. В Лондоне вы можете облечься в римскую тогу, обернуть голову чалмой, и никто не обратит на вас внимания. Назойливый взгляд, копающийся в душе, всегда возмущает меня.
Оба замолчали.
Тамар ускорила шаги. Без всякой причины ей вдруг вспомнилась Дзабули.
«Куда она могла деться? Сама ведь просила зайти, обещала подождать. Но дома ее не оказалось, и даже записки не оставила».
Тамар взглянула в сторону Тарaшa. Он смотрел на нее, стараясь угадать ее мысли.
И вдруг… (С кем это не случалось?) Увидишь кого-нибудь во сне, и только выйдешь утром на улицу, как он идет тебе навстречу. Или мелькнет мысль о ком-нибудь из знакомых, — смотришь, он тут как тут перед тобой.)
Так и сегодня: только подумала Тамар о Дзабули, как послышался ее звонкий смех…
По проспекту шла группа девушек. Дзабули отделилась от них и, подбежав к Тамар, схватила ее за руку.
Дзабули смеялась. Смех ее напоминал бульканье вина, льющегося из чинчили.[11]
Свежие природно яркие губы открывали слишком крупные, но красивые белые зубы. Матовые щеки заалели от радости неожиданной встречи.
Тараш поклонился ей с присущей ему вежливостью и стиснул ее полную руку в крепком пожатии.
Дзабули обняла Тамар за талию.
Тамар вздохнула свободней, когда они пошли втроем. Ее уже не беспокоили взгляды прохожих — ни направленные в упор, ни косые, бросаемые исподлобья.
Тараш окинул взглядом обеих девушек, точно сравнивая их.
Тамар пленяла глаз изяществом и утонченностью. Линии же тела Дзабули были мягче. Смех удивительно красил ее, словно утренняя заря на безоблачном небе.
Когда же улыбалась Тамар, верхняя часть ее лица оставалась неподвижной; тихую грусть, таившуюся в густых ресницах, не мог развеять даже смех.
«Человека лучше всего характеризует его смех», — подумал Тараш.
И правда, услышав, как смеется Дзабули, всякий сказал бы: «Этот смех ничего не маскирует», — такая детская доброта звучала в нем.
— Как вы выросли! — сказал Тараш Эмхвари. — Я вас помню совсем маленькой…
Дзабули удивилась этому обращению на «вы». Но, не протестуя, спросила:
— А помните, Тараш, как вы меня называли в детстве?
— О, у вас было много имен. Дайте вспомнить…
Дзабули зарделась.
— Дзаброй… Диа… Сордией… и еще…
— Диа называл меня Арзакан.
— А Дзарбой?
Дзабули снова покраснела.
— А Дзаброй — вы!
Тараш рассмеялся.
Тамар улыбалась, чуть задетая сердечной встречей друзей детства.
— Почему Арзакан называл тебя Диа? — спросила она.
— Тараш так называл кормилицу. Когда мы в детстве играли, я изображала мать.
Тараш начал вспоминать, как он и Арзакан играли в грудных детей, а Дзабули была их матерью.
Украдкой он взглянул на грудь Дзабули. Тамар перехватила этот взгляд.
При имени Арзакана девушки приумолкли. Тамар в глубине души упрекала себя. С тех пор как приехал Тараш, она перестала думать об Арзакане. Вот уже два дня, как он в городе. Она знает, что юноша сторонится дедушки Тариэла и потому не решается прийти к ним в усадьбу днем. И все же она ни разу не потрудилась выйти в город, чтобы повидать его…
Больше того. Она сознательно избегает встречи с Арзаканом и не прочь использовать своего отца как пугало. Раньше сварливость Тариэла раздражала ее. А теперь он — неплохое оружие в ее женской игре.
Тараш взял обеих девушек под руки. В разговоре он чаще обращался к Дзабули.
— Ну-ка, вспомните, как мы купались в Окуми! И они начали наперебой рассказывать, как Дзабули однажды чуть не утонула… Арзакан нырнул и спас ее. Когда они учились грамоте, Дзабули никак не могла правильно произнести скороговоркой:
Вспоминали, как Тараш и Арказан таскали ее за косы, как Дзабули с Цирунией научились говорить «по-ведьмовски» и за это их прозвали ведьмами, как Арзакан и Тараш дразнили соседскую девчушку Кесу, доводили ее до слез…
Слушая их, Тамар почувствовала себя покинутой, совсем одинокой. Она осторожно высвободила руку. Судорога сдавила ей горло… О, если бы можно было убежать! Она исчезла бы и, смешавшись с толпой, бродила бы одна со своей грустью, никем не замечаемая.
— Шардин Алшибая, — шепнула Дзабули подруге.
Вдруг, прервав беседу, Тараш кому-то поклонился.
Шардин ответил церемонным поклоном и сейчас же, оставив своих спутников, одетых в чохи, подошел к Тарашу.
— И чего только не напялит на себя этот чудак! — опять шепнула Дзабули.
На голове у Шардина красовался пробковый шлем, какой носят в колониях английские плантаторы. Пиджак коричневый, брюки клетчатые, на ногах высокие гамаши. На шее висело мохнатое кашне, издали походившее на полотенце. Все вместе можно было принять за костюм путешественника, жокея или человека, собравшегося в баню…
Шардин легко сообразил, что в присутствии Тараша ему не завоевать внимания красоток. С нарочитой серьезностью он раскланялся с Тамар и Дзабули, затем с видом человека, обремененного
