Лукайя по голосу узнал Тариэла и обернулся.
«Не иначе, помешался старик!» — решил он, глядя на вымазанного в саже священника. Уцелели только ресницы, только одни рыжие ресницы дедушки Тариэла.
«С помешанным лучше говорить так, как будто принимаешь его за здорового», — хитро подумал Лукайя.
— Да вот, рассказывают они что-то друг другу, — ответил он дедушке Тариэлу.
— Что же они рассказывают, полоумный ты этакий!
Лукайя Лабахуа слышал, что свихнувшемуся все вокруг кажутся сумасшедшими. Поэтому он спокойно ответил:
— О том, что слышали в стране Солнца.
— А что они слышали в стране Солнца? — расспрашивал Тариэл.
— То, о чем у нас не говорят, — так же спокойно отвечал Лукайя.
— А откуда ты, дурень, знаешь, что скворцы прилетели из страны Солнца?
— А иначе с чего бы они так почернели?
Дедушка Тариэл вскипел.
— Ах, чтоб ты лопнул!
Раньше он любил такие диалоги. Но, видно, для этого нужно быть в хорошем расположении духа. Тогда лепет полоумного Лукайя приятно щекочет его слабеющий рассудок.
Сейчас Тариэл был взбешен и потому резко оборвал Лукайя.
Похоже было, что Лукайя весь путь проделал пешком: он отирал рукавом обильный пот, стекавший со лба, и при этом посмеивался так ехидно, что довел священника до исступления.
Заношенная вконец пелерина Лукайя была вся в колючках. По большому пятну на спине можно было догадаться, что он валялся на траве.
Это еще пуще обозлило Тариэла.
— Где ты пропадал столько времени, болван? Оставил скотину голодной, собака разбила котел, куры перевернули вверх дном всю кухню, свиньи сожрали овес! — перечислял дедушка Тариэл все напасти, случившиеся в отсутствие Лукайя.
Теперь-то Лукайя понял, что его собеседник в здравом уме, но, заартачившись, не захотел идти на мировую,
— Где я был? Где мог быть? — он моргал и заикался. — Икру на берегу подсчитывал.
— Ну, и сколько же ее оказалось, дурень?
— Столько же, сколько морских камешков…
— А сколько морских камешков, разбойник ты этакий?
— В пять раз больше, чем звезд.
Возможно, что разговор в этом духе продолжался бы и дальше, если бы его не прервал сам Лукайя, снова отвернувшись к скворцам.
«Вот до чего дошло, он смеет от меня отворачиваться!»
Вне себя от гнева, дедушка Тариэл замахнулся костылем и бросил его в Лукайя.
Полы пелерины задержали палку, иначе она перебила бы юродивому босые ноги. Лукайя изловчился, подпрыгнул, однако палка все же угодила ему в голую пятку, и старик упал.
— Ой! — завопил он, схватившись за ногу. Но, видя, что священник идет на него, вскочил и кинулся бежать.
Прихрамывая, вперевалку бежал Лукайя Лабахуа. Дедушке Тариэлу стало дурно.
— Чтоб мои глаза не видели тебя больше! — крикнул он, падая на землю.
Даша, не будучи в силах сдвинуть его с места, позвала соседей, и двое мужчин, уложив на бурку грузное тело священника, с трудом перенесли его в дом.
ЮРОДИВЫЙ ВО ХРИСТЕ
Дальние с дальними сроднились
из-за дальности.
В вечер свадьбы Арлана Тамар захворала.
Наутро Тараш и Каролина очамчирским поездом привезли ее домой. Каролина утверждала, что болезнь Тамар вызвана потерей креста, сильно ее огорчившей.
Дома выяснилось, что Даша креста не видела и ничего о нем не знает. Еще на лестнице она подробно рассказала приехавшим обо всем, что случилось за время их отсутствия.
— У Татии коклюш, дедушка Тариэл бросил в Лукайя кизиловой палкой, Лукайя сбежал.
Не скрыла и того, что у дедушки был сердечный приступ.
Все это еще большей тяжестью легло на душу расстроенной Тамар.
Едва войдя в свою комнату, она высвободилась из рук Тараша и Каролины, кинулась к туалетному столику, перерыла комод. Она открывала ящики с такой стремительностью, точно дом горел и надо было спасать вещи.
Каролина поспешила в комнату Татии.
Тараш стоял у открытого окна, устремив задумчивый взгляд на отцветшую яблоню, на застывшие в неподвижности фруктовые деревья. И странная грусть охватила его под монотонное жужжанье пчел.
Тамар открывала и закрывала ящики, вытаскивала ларцы, шкатулки, коробки, рылась в них — лихорадочно искала свой крест.
Потом выложила платья, перетряхнула белье. Стоя среди разбросанных вещей, уронила последнюю шкатулку и, закрыв лицо руками, с криком: «Мама!» упала на постель в горьких рыданиях.
Плечи ее вздрагивали, и она так жалобно причитала: «Мама! Мама!», точно только сейчас потеряла мать.
Тараш подошел к ней, стал гладить по голове; искал слова утешения, но не находил их. Он понимал, что причиной ее горя была не только потеря креста, но и долго скрываемая тоска рано осиротевшей девушки.
И этот возглас «Мама, мама!» так жалобно, так безутешно прорывался сквозь плач Тамар, что Тараш был потрясен.
Прибежала перепуганная Каролина, позвала Дашу и велела закрыть все двери, что ведут в комнату Тариэла. Боялась, что если старик узнает о потере креста, то совсем обезумеет.
Сев у изголовья Тамар, Тараш и Каролина успокаивали и обнадеживали ее:
— Без сомнения, Лукайя нашел крест и запер его в своем «сундуке святых мощей». Разве не так было в прошлом году, когда он нашел крест на умывальнике?
Тамар действительно вспомнила этот случай, и маленькая надежда затеплилась в ее душе. Она вытерла слезы.
Тараш не раз замечал, что девушка носит крест. И когда Каролина объяснила, что это тот самый крест, который изображен на портрете Джаханы, он тоже пожалел о пропаже столь редкостного творения старогрузинского ювелирного мастерства.
Но чтобы успокоить девушку, он сказал:
— Послушай, Тамар, не будь же ребенком. Стоит ли проливать слезы даже из-за любимой вещи? Если ты верующая, то какое значение имеет для тебя то, что крест был драгоценный? Будешь носить простой. Ведь крест — только символ веры, не больше.
Каролина заступилась за Тамар.
— Просто удивительно, — говорила она, — как мы сживаемся с вещами, которые долго находятся около нас. Они делаются как бы частью нашего существа и делят вместе с нами и радость и горе.
Тамар стало стыдно. Вытирая слезы, она тихо произнесла:
— Однажды мы с Херипсом ехали в Тбилиси. А крест я забыла дома и хватилась только в дороге.
